Вера Колочкова - Твоя жена Пенелопа
Странно, но холода она совсем не ощущала. Тело содрогалось, но не от холода. Обида, отчаяние, недоумение сплелись под диафрагмой в твердый слезный комок, не давали дышать… И все ей не верилось в эту ледяную, как дождь, правду. Да, он прекрасно знает, что она стоит и ждет. Под ледяным дождем. Да, он отключил телефон. Да, ему наплевать. Какая тебе еще правда нужна, глупая женщина? Тебе мало, да? Что ж, вот тебе, получи добавку… Он наверняка занят очередной заей, у него, понимаете ли, привычка такая. Неизжитая. Надо же, как смешно звучит – занят заей… До слез смешно, до истерики.
Надо бы сбежать в какое-то укрытие, хотя бы под козырек офисного крыльца… Но будто ноги приросли к залитому водой асфальту, с места не сдвинуться! Пусть все смотрят, пусть все видят, какая она идиотка, идиотка доверчивая! Пусть все смеются над ее любовью! Да, она будет стоять под холодным дождем, будет икать и выть от слезной истерики… Потом простынет и умрет. Пусть.
И вдруг – отпустило, накрыло странным спокойствием. Даже дрожать от холода перестала. Чувствовала, как стекают по лицу ледяные капли – то ли дождь, то ли слезы. Все-таки дождь, наверное. Слезы же горячие должны быть. Закрыла глаза, растянула губы в жалкой дрожащей улыбке… И услышала вдруг оттуда, из дождливой холодной мороси:
– Нина! Нин!
Нетерпеливый автомобильный гудок, и снова:
– Нина! Ни-на!
Неужели?.. А, ей уже все равно… Нина шагнула на голос, увидела перед глазами открытую дверцу машины… А почему она черная? У Никиты же белый «Рено»…
– Садись же, садись быстрее! Здесь нельзя под знаком стоять!
А чей это голос? Это не Никита…
Плюхнулась на сиденье, продолжая сжимать предплечья и без того вмерзшими в них ладонями. С трудом повернула голову, узнала, прикрыла в изнеможении глаза… Да, так оно и должно быть, конечно же. Это Витя. Это надежный друг Витя. Супергерой. Бэтмен, всегда прилетающий на помощь.
– Что с тобой, Нин? Я еду мимо, смотрю, стоишь…
– Да. Стою. И что?
– Да ничего… Просто жалко тебя стало. Куда везти-то? – спросил холодно, немного обиженно.
– Не знаю… В том-то и дело, что я не знаю, Вить.
– Ладно. Тогда я хоть в сторонку отъеду. А ты отогревайся пока, я печку включил.
– Не надо, зачем…
– Да как – зачем? Ты дрожишь вся, зуб на зуб не попадает!
Через минуту Нина почувствовала, как дотянулся до плеч теплый воздух. Еще, еще. Вот уже по лицу веет, осторожно, будто оглаживает. И слезный комок внутри тоже начал оттаивать, потекли по лицу слезы теплой влагой. Шмыгнула носом раз, другой…
– Это ты из-за него плачешь, Нин? И под дождем из-за него стояла, да? Обидел, да?
– Сли… Слишком много вопросов, Вить… – некрасиво икнула Нина, утирая щеки тыльной стороной ладоней.
– На, возьми…
– Что это?
– Салфетка чистая. У тебя из глаз чернота течет. Тушь, наверное, размазалась.
– Спа… Спасибо…
– Нин… Ну скажи честно – тебе ведь плохо с ним, да?
– Да, Вить. Мне плохо. Мне сейчас очень плохо. Ты даже не представляешь, как мне плохо.
– Ну, так а чего… Давай тогда, это… Возвращайся. Чего тут долго рассуждать-то. Я ж это… Люблю тебя, все по-прежнему. Запала ты мне в душу, что ж делать, ничего не сделаешь. Раз попал, значит, попал.
Нина повернулась к нему резко, дернулась вперед корпусом, так, что он отшатнулся испуганно.
– Вить… А скажи мне… Как ты отправил тогда фотографии? Ну, те самые, помнишь? Ты их в почтовый ящик положил или у порога оставил?
– Что?! Какие фотографии? Ты вообще о чем, Нин? Я не понимаю.
– Вить, ответь мне, пожалуйста! – Нина смяла в пальцах лацкан его куртки. – Как, как ты их отправил? Ведь ты их как-то передал, да?! Ну, пожалуйста!
– Да кому, Нин? Что я кому передал?
– Фотографии! Я же тебя просила тогда, помнишь? И ты обещал!
– А! А, ну да… Я и забыл… Я ж ничего и не передавал, Нин. Я даже их распечатывать не стал. Да и не собирался…
– Да? А почему? Ты же мне обещал!
– Ну да, обещал, чтобы ты это… Успокоилась как-то.
– Правда?!
– Конечно, правда. Чего мне врать? Я вообще никогда не вру.
– Значит… Значит… Лариса Борисовна умерла вовсе не из-за фотографий?!
– О господи Нин! А ты что, выходит, связала одно с другим… Ты решила, что она из-за этих фотографий умерла, что ли? Ну, ты даешь…
– Да… Да! Я так решила!
– Бедная ты моя… Да как же так? Представляю, что в твоей несчастной головушке творилось!
– Да… Именно так, Вить… Я же мучилась, я думала, мне всю жизнь эту вину не избыть! Я… Я же чуть с ума не сошла… О господи…
Согнувшись пополам, она то ли захохотала, то ли зарыдала в голос – и сама не могла понять, что это было. Наверное, это была обычная истерика. Но она сразу умолкла, ощутив на плечах сильные Витины руки. Она выпрямила спину, сунулась в его теплое объятие и только в этот момент поняла, как сильно замерзла. Тело исходило крупной дрожью, зубы выбивали звонкую дробь.
– Ну, все, все, успокойся… – говорил Витя, с силой прижимая ее к себе. – Все прошло, все уже позади, Нин… Погоди, куртку сниму, наденешь! Вон как тебя колотит!
Лихорадочно извернувшись, он быстро снял с себя куртку, накинул Нине на плечи, зачем-то связал на груди рукава и снова прижал ее к себе. Она не сопротивлялась, чувствуя себя будто в смирительной рубашке, лишь всхлипывала изредка. Потом проскулила тихонько:
– А почему ты мне не сказал, Вить? Ну, что ты эти фотографии не отправлял?
– Да я ж говорю, забыл… Я думал, ты тоже забыла. А потом, ты же мне ни слова сказать не дала, просто выставила за дверь, и все, помнишь?
– Помню…
– И когда я к офису на другой день подъезжал… Тоже слова сказать не дала!
– Извини, Вить…
– Да ладно, я ж не о том. Я и не обижаюсь вовсе. Говорю ж, люблю тебя, дуру такую.
– Да, ты прав, Вить. Я дура. Я идиотка, я неврастеничка, у меня натуральная паранойя образовалась… Так измучилась за это время, если б ты знал! Я же решила, что должна вину свою искупить… Молчать и терпеть, терпеть и молчать…
– Не понял… Кого терпеть-то? Этого маменькиного сынка, который сначала тебя обидел, а потом к тебе же приполз, будто под мамкину юбку спрятался?
– Не говори так, Вить… Не надо. Нехорошо. Все-таки у него мать умерла…
– И что? Он не мужик, что ли? Раскисать надо, за бабу прятаться? Баба не может быть каменной стеной, Нин… Бабе слабой быть положено, по ее бабьему закону и положено. Вот как ты сейчас, приткнуться к груди и греться о мужика, а не наоборот… – Он опять нежно коснулся губами ее затылка, еще сильнее притиснул к себе. Потом прошептал на ухо: – Ну же, решайся, Нинок… Я ведь тоже весь без тебя измаялся, запала ты мне в душу, холера ясная…
– Кто? – переспросила Нина, хохотнув нервно.
