Убийство ворон - Эвелин Флуд
Щелчок.
Я поворачиваю голову, и резко останавливаюсь. Прислушиваюсь. Напрягаю уши, сканирую глазами деревья справа от меня.
Еще один щелчок. Звук, которого здесь не должно быть.
Этот звук принадлежит человеку. Шарканье, которое следует за тем, как они пытаются сохранять тишину, только делает это более очевидным, и я меняю направление, осторожно сходя с тропинки. Останавливаюсь, чтобы послушать.
По этим лесам идет не одна пара шагов. Группа.
Мой пистолет ощущается успокаивающей тяжестью в моей руке, скольжу пальцем по спусковому крючку. Ожидая.
Готовясь начать войну, если понадобится.
Но звуки удаляются от меня, растворяясь вдали. Как будто они возвращаются в кампус.
Как будто они закончили работу.
Наткнувшись на след, я, не теряя времени, бросаюсь обратно в направлении, противоположном шуму позади меня. Я иду по сломанным сучьям и выслеживаю углубления, оставленные тяжелыми ботинками в грязи.
Катарина близко. Она должна быть рядом.
За исключением того, что след обрывается, когда я достигаю небольшой поляны, лес возвращается к своему естественному состоянию. Я медленно поворачиваюсь. Мои глаза обшаривают окрестности, пытаясь оценить, в каком направлении двигаться дальше.
Но нет ничего. Ничего, что дало бы мне хоть какое-то гребаное указание, хоть какую-то зацепку.
Темные мысли угрожают пробиться внутрь, даже когда я изо всех сил пытаюсь отогнать их.
Потому что представить мир без нее в нем невозможно.
И неприемлемо.
Я иду по поляне, осматривая каждый возможный угол, каждый возможный маршрут. Но ничего нет.
И если она не вышла за пределы этой точки, значит, она здесь. Или она была здесь.
Яркость звезд над головой отбрасывает тусклый свет на землю, и я делаю несколько шагов. Я опускаю взгляд, и вижу очертания обуви, следы шагов, движущихся во всех направлениях. Туда-сюда, как будто они ходят гребаными кругами.
Или если бы они были сосредоточены на чем-то. На чем-то на земле.
Сконцентрируйся.
Я тщательно отслеживаю шаги, отмечаю, где они становятся беспорядочными и запутанными. Ища место, где они собирались скопом, группировались вместе. Присев на корточки, я провожу пальцем по земле.
И тут я вижу это.
Так легко пройти мимо, что я чуть не упустил этого.
Но вот. Пограничная линия, шаги резко обрываются. Я включаю фонарик со своего телефона, направляя его к земле.
И когда я вижу прямоугольник, утрамбованный, аккуратно выровненный участок земли, на котором не остается следов, без листьев и мусора с лесной подстилки, мне требуются драгоценные, потраченные впустую гребаные мгновения, чтобы понять, что я вижу.
И ясность поражает меня. Не как удар молнии. Но в зарождающемся, клубящемся ужасе, который обволакивает мое сердце и душит его, вытесняет кислород из моих легких ползучими, коварными когтями.
Телефон выпадает из моей руки, подпрыгивает на земле и с грохотом останавливается, отбрасывая ломаный луч света на могилу передо мной.
Звук, который никогда не должен издавать ни один человек, звучит глубоко в моей груди.
Нет.
Мои колени ударяются о землю, и я зарываюсь пальцами в грязь. Хватаю, дергаю, царапаю, так быстро, как только могу. Мои руки горят, ногти срываются, когда я копаю.
Но я продолжаю копать, откидываю грязь, которая удерживает ее в ловушке.
И я молюсь.
Глава сорок четвертая. Лучиано
Время теряет смысл.
Моя кровь впитывается в грязь, мои ногти остаются как зазубренная дань уважения.
Нет других отсчётов времени, кроме растущих вокруг меня куч земли. Но они растут слишком медленно. Я рыщу руками, пытаюсь зацепиться, хватаю комья и отбрасываю их в сторону, позади себя, отчаянно стараясь рыть.
Слой за слоем грязи, камни впиваются в мою кожу, разрывая ее, пока я отдаю все, что у меня есть, чтобы освободить ее.
Они могут забрать всё.
Каждую частичку меня, каждую каплю крови в теле.
Ради неё — я отдам это добровольно.
Наконец, наконец, мои пальцы царапают шершавую древесину.
Секунды ползут незаметно, пока я счищаю остатки грязи, счищаю края, пока не могу ухватиться за края импровизированной крышки гроба, грубо сколоченных досок. Мои руки дрожат от напряжения, адреналина и раздирающего душу страха, когда я отдергиваю ее, с ворчанием поднимаю и отбрасываю в сторону.
Она лежит калачиком на боку, как будто спит. Связанная грубой жесткой веревкой, скручивающей ноги и запястья.
Лед, и жар, и снова лед, когда я снимаю ткань с ее головы.
Катарина, Катарина, Катарина…
Ее имя — беззвучный напев в моей голове, пульсирующее движение крови, которая еще осталась во мне, молитва на моих губах, когда я протягиваю руку, стараясь сохранить равновесие. Я нежно скольжу руками под нее; моя маленькая, сломленная ворона в своем наряде из перьев.
Но она не двигается, когда я поднимаю ее, ее конечности безвольно волочатся по земле.
По привычке я ищу ножи, чтобы освободить ее.
Но у нее нет никакого оружия. Они забрали его у нее, отняли у нее клинки, которые составляют часть того, кем она является, яркой, теплой и такой чертовски живой, и они похоронили ее под землей, в холоде и темноте.
Она ощущается как воздух в моих объятиях, когда я накрываю ее своим телом, прижимаюсь к ней в попытке передать часть своего тепла ее холодному телу.
Ярость — это буря, нарастающая в моей груди.
Я не хочу смотреть, не хочу, чтобы у меня в голове было представление о том, как выглядят ее глаза, лишенные сущности ее души. Но я не оставлю ее в темноте.
Стон срывается с моих губ, когда я нежно, так чертовски нежно, дергаю за завязки внизу мешка вокруг ее головы, поднимаю его вверх и снимаю, ее волосы рассыпаются по моей руке. Когда я вижу опухшие раны, потемневшую кожу в виде синяков, образующихся там, где кто-то выместил свой гнев на ее лице.
Но я улавливаю это прежде, чем оно достигает воздуха, когда смотрю ей в глаза.
Катарина Корво пристально смотрит на меня. И пока я смотрю, ее веки медленно закрываются и снова открываются.
Мой голос срывается на этих словах, облегчение, страх и гнев борются за господство. — Маленькая ворона.
Ее губы приоткрываются, но слов не произносится. Но ее грудь поднимается и опускается, совсем, совсем немного.
И когда я прижимаю дрожащие пальцы к ее шее, ее пульс становится сильным, он медленно бьется под моими прикосновениями.
Я тяжело сажусь на задницу, удерживая ее рядом с собой, крепко обнимаю ее и прижимаю к себе. — Я рядом, Катарина. Я рядом.
Слова, которые я хочу сказать, все время борются за место у меня во рту, пока все, что я могу сделать,
