Торговец цветами - YeliangHua
Он готовил для балетмейстера еду, стирал его вещи.
Каким-то непостижимым образом он вставал раньше Ваньнина на полчаса (что было неслыханно, учитывая, что ложился юноша не раньше часа ночи) — и готовил для Чу завтраки. И балетмейстеру ведь действительно приходилось это есть — потому что разве он мог отказаться, если юноша, казалось, специально стряпал блюда по его вкусу? По всему выходило, что Мо Жань делал это нарочно — но Ваньнин понятия не имел, как сказать ему «стоп». Еда была слишком хороша…
Но, если бы Мо Жань остановился только на готовке, это было бы еще полбеды. Всякий раз он предлагал подвезти балетмейстера — и тому приходилось приучиться вызывать такси заранее, чтобы демонстрировать Мо Жаню, что его машина уже в пути.
Казалось, Чу не может даже просто лечь спать раскрытым, если ему становилось жарко — откуда ни возьмись всякий раз, стоило Чу только откинуть одеяло, появлялся этот несносный юноша и интересовался, не холодно ли ему. Если Ваньнин отвечал, что ему «не холодно», Мо Жань не отступал и интересовался на этот раз, «не жарко» ли ему. Если же Ваньнин все-таки засыпал раскрытым, наутро он всегда обнаруживал поверх себя слой одеяла...
Сколько бы ни пытался балетмейстер Чу останавливать своего бывшего ученика в его поползновениях, столько бы ни предпринимал попыток сократить свое присутствие под одной с Вэйюем крышей — казалось, его усилия ни к чему не приводили.
Что до их совместных репетиций — отвертеться от Мо Жаня становилось и вовсе сложно. Ваньнин и шагу ступить не мог чтобы его не спросили, не хочет ли он пить, есть, и не устал ли он.
Казалось, все свое свободное время Мо Жань тратит на Ваньнина. Это начинало… пугать.
Ши Мэй, с которым Чу всегда мог найти общий язык, как-то, оставшись наедине с балетмейстером, осторожно заметил:
— Мо Жань совсем перестал куда-либо ходить с нами. Это так странно… неужели так занят своим новым парнем?
Ваньнин, который никогда не видел, чтобы к Мо Жаню приходил его парень, или чтобы тот собирался на свидание, нахмурился. Если раньше он был уверен, что у юноши кто-то есть, сейчас его начинали одолевать смутные сомнения по этому поводу.
— Ши Минцзин, а ты… когда-нибудь видел, с кем Мо Жань встречается? — наконец решился он спросить.
— Нет, — Ши Мэй призадумался. — Но от него только и слышно, что у него нет времени на то, чтобы болтаться с нами. К тому же, даже сейчас он с кем-то переписывается… — он незаметно кивнул в сторону Мо Вэйюя, который действительно сосредоточенно пялился в телефон, но, как будто почувствовав, что на него смотрят, тут же поднял голову и широко улыбнулся, обнажая мягкие ямочки на щеках.
Ваньнин нахмурился, никак не реагируя на улыбку, и сделал вид, что посмотрел в сторону юноши случайно.
Действительно, Мо Жань часто что-то увлеченно набирал на телефоне… в кармане Ваньнина тихо пискнул его собственный телефон, но он лишь раздраженно закатил глаза потому что уже знал, что Мо Жань ему только что написал что-то.
Все-таки не стоило смотреть в его сторону.
Немного помолчав, он произнес:
— Ему стоит больше времени проводить с друзьями.
Этой короткой фразой он словно озвучил некий вердикт — решение, которое должно было заставить Вэйюя наконец прекратить вертеться вокруг него.
Чу опустил глаза, вздыхая, и его взгляд невольно упал на собственные судорожно сжатые пальцы. Тонкие, холодные, узловатые… некрасивые. Его руки были слишком худыми, так что он почти всегда носил одежду с длинными рукавами, стремясь скрыть их от посторонних взглядов...
...Эти тонкие, неловкие, некрасивые руки вчера прикасались к медово-смуглым плечам Мо Жаня, когда у юноши вечером внезапно свело судорогой трапециевидную мышцу спины.
Ваньнин вспомнил, как Вэйюй издал тихий, гортанный стон под его прикосновениями, как напряглась его шея, и как мягко он откинул голову назад, а полуприкрытые глаза, казалось, распахнулись, впиваясь в лицо Чу, как если бы он хотел найти в нем ответ на некий молчаливый вопрос. Он слегка прикусывал нижнюю губу всякий раз, когда Ваньнин сминал его плечи, а его дыхание вырывалось из груди теплой сладостной волной.
Его разгоряченная кожа имела приятный, пряный аромат, напоминающий запах скошенных диких трав посреди летнего зноя… Чем дольше Мо Жань продолжал смотреть на него, тем сильнее Ваньнин был смущен, пока в конце концов не вынужден был испуганно отстраниться, внезапно обнаружив, что больше не может выносить этот странный, подернутый поволокой, темно-фиалковый взгляд.
К счастью, в комнате было темно, иначе Мо Жань наверняка бы заметил, как безбожно дрожат его руки, и как обыкновенно бледное лицо буквально пылает огнем.
— Ваньнин… почему… почему ты остановился? — в темноте голос Мо Жаня в тот вечер звучал странно хрипло, проходясь по нервам Чу подобно электрическому разряду. Горячая волна желания разливалась по нервам Чу, будя абсолютно ужасающее чувство беспомощности перед собственным телом.
Он понимал, что Мо Жань считает его прикосновения абсолютно невинными, что его бывший ученик не думает, что сидеть полураздетым на расстеленной постели в полумраке — сколько-нибудь зазорно… но для Чу, не имевшего подобного опыта, все это было просто… слишком.
Он буквально тонул в океане, в который по неосторожности зашел сам, думая лишь намочить ноги…
Нет, ему определенно не стоило прикасаться к Мо Жаню. Ни тем вечером, ни ранее… все эти несколько недель он словно балансировал на грани, испытывая попеременно то отчаянное возбуждение, то сокрушительное раскаяние.
А его беспечный бывший ученик, казалось, вовсе ничего не подозревал, то прося Чу расстегнуть ему рубашку, потому что его руки были слишком неловкими и не справлялись с крошечными пуговицами, то буквально умоляя Ваньнина по несколько раз в день пересобрать ему растрепавшиеся волосы в ровный пучок…
Так продолжаться дольше не могло.
Ваньнин пребывал в аду. Чем дольше он находился рядом с Вэйюем, тем отчаянней было его желание — но разве ему не было известно, что такой человек, как он, не имел права желать?..
Он не выносил чужих прикосновений.
Он был тем, кого приводила в панику одна лишь мысль о физической близости.
То, что Мо Жань мог вызвать в нем подобные чувства, было абсурдным.
Ваньнин начал справедливо опасаться за собственный рассудок, потому что объяснить подобную двойственность он просто не был в состоянии. Это была патовая ситуация.
И, все же, прекрасно осознавая это, он продолжал медленно сходить с ума…
Ему нужно было набраться смелости,
