Американский принц - Сьерра Симоне
— Я тебя люблю, — шепчет он мне в рот. — Я очень сильно тебя люблю.
Когда он отстраняется, я вглядываюсь в него. Думаю, я никогда его не пойму, даже если у меня будет миллион лет. Никогда не пойму, как он в считанные секунды переходит от эгоизма к бескорыстию или его непостоянство и удивительную способность как любви, так и к ревности. Ведь зачем нужно произносить эти слова сейчас, когда Эш вот-вот меня трахнет, зачем говорить их так, чтобы не слышал Эш?
Прежде чем мне удается получить ответы от этого почти безупречного аристократического лица, он говорит немного громче:
— Продолжай дышать, пока Эш входит в тебя, продолжай дышать и толкайся ему на встречу. Он хорошо тебя подготовил, но первый раз всё равно будет неприятно. Просто дыши.
Я киваю, а пальцы Эша скользят вверх по моей спине. Знаю, не глядя, — это не для того, чтобы меня поощрить или успокоить; он поглаживает мои бока и позвоночник, как покупатель, призовую лошадь, как коллекционер проводит рукой по капоту своего нового спортивного автомобиля. Это прикосновение владельца, собственническое, признающее, эгоистичное. На мгновение его рука останавливается на моей шее, и это — вполне ясное послание. Я — его игрушка, его зверушка, его жена. Он будет делать со мной все, что захочет.
По-другому и быть не может.
Эш наклоняется ко мне, и я чувствую первый толчок его головки ко входу, простое касание практически без давления. Снова толчок, на этот раз, сильнее, затем отступ.
— Расслабься, — говорит Эмбри, потираясь носом о мой нос. — Ты напрягаешься.
Напрягаюсь, и даже не знаю, почему. Я хочу этого, долгое время этого хотела, я так возбуждена, что моя киска кажется тяжелой и набухшей, еще там много смазки и я уже подготовлена… это похоже, на некое вторжение, глубокое и странное, почти неправильное, но не совсем.
При следующем вдохе, Эш нажимает на мою дырочку и продолжает надавливать, скользкая смазка выполняет свою работу, делая все мокрым и скользким, но, о боже, ох, черт…
— Господи, — произносит муж сквозь стиснутые зубы, когда его головка безжалостно сжимается моей девственной дырочкой. — Боже, так чертовски хорошо, — он толкается все глубже, преодолевая первоначальное сопротивление.
— Вот, черт, черт, — бормочу я, закрывая глаза. Больно, больно, больно.
— Поцелуй ее, Эмбри, — говорит Эш, поглаживая мое бедро, словно я норовистая кобыла, но его рука дрожит, и я знаю, что прямо сейчас он едва сохраняет самообладание.
Рот Эмбри прижимается к моим губам. Его поцелуй сладкий, нежный и успокаивающий — резкий контраст с жаждущим членом, растягивающим мою чувствительную плоть, — я чувствую себя плененной им, осторожные, нежные движения его губ отвлекают меня от моей боли, вовлекая во что-то другое. Что-то, что ощущается как боль, разгорающееся пламя в солнечном сплетении, задержка дыхания, — мое тело превращается во что-то другое.
— Дыши, дорогая, — говорит Эш. — Ты хорошо справляешься.
Чувствую, как он прорывается в меня, наконец-то. Наконец-то раскаленная головка прошла через кольцо мышц и сейчас толкается глубоко внутри.
— О, черт! — шепчу я в губы Эмбри, но мой голос отличается от прежнего, в нем больше нет паники, он наполнен изумлением. Мне все еще больно, если «больно» — правильное слово. Все еще что-то кажется неправильным. «Тяжесть» в груди тянется к «тяжести» в животе из-за искусного траханья Эмбри, и мое тело реагирует, прежде чем я сама это осознаю, оно ерзает и извивается на тостом члене между ягодицами, пытаясь глубже его принять.
За свои усилия я вознаграждена сильным шлепком, а затем член толкается, входя полностью, так глубоко, что я чувствую его яички у моей киски. Эмбри приподнимается, чтобы лучше видеть, его красивый рот приоткрыт, а дыхание — быстрое и неровное.
— Посмотри на это, Эмбри, — говорит мой муж, и тот послушно подползает. Эш обхватывает мои ягодицы и раздвигает их как можно шире, обнажая место нашего соединения. — Посмотри, как сильно она растянулась вокруг меня. Посмотри, как сильно ее задница сжимается вокруг моего члена.
Я не вижу Эмбри, но я слышу тихую потребность в его голосе, когда он спрашивает:
— Тебе хорошо?
— Нет слов, чтобы описать, как чертовски хорошо мне сейчас.
Палец, — думаю, он принадлежит Эмбри — проводит по месту, где я растянута вокруг эрекции Эша. Я дрожу, Эш — тоже. Слышу, как Эмбри шепотом задает вопрос, за которым следует его согласие, тоже шепотом, поэтому оглядываюсь через плечо, чтобы увидеть, как Эмбри прикусывает губу, протягивая руку к моему мужу. Он кажется нерешительным, взволнованным, словно прикасаться к Эшу таким образом — не то, что ему часто приходится делать, поэтому, он хочет запомнить каждую секунду. И вместо того, чтобы потянуться к груди или бедрам, Эмбри скользит рукой по подбородку Эша, большой палец его руки поглаживает серебристую полоску волос любовника.
В тот момент, когда Эмбри касается его, Эш замирает, его член все еще внутри меня, руки на моих бедрах. Его глаза с трепетом закрываются, Эмбри обнимает ладонями лицо и раскрывает губы. В течение долгого мгновения никто не двигается, все застыло, застыло во времени, я не понимаю, но это по-прежнему разрывает мое сердце пополам. Боль между ними ощутима, такая же реальная, как наш пот и наша плоть, осязаемая и живая. И если раньше я думала, что именно Эш держал в руках всю власть в этих отношениях, то теперь я ясно вижу: Эмбри держит в своих руках сердце моего мужа, но даже не подозревает об этом. Он слишком занят, разглядыванием деталей лица Эша, чтобы заметить выражение его лица, слишком занят, проявляя любовь, чтобы увидеть чью-то взаимность.
Это разбивает мне сердце.
— Поцелуй меня, — тихо говорит Эш. — Пожалуйста.
Секунду поколебавшись, Эмбри наклоняется и прижимается губами ко рту мужа. Электрический разряд пробегает по его телу, когда их рты соприкасаются. Эш вздыхает, длинные ресницы покоятся на его щеках, рука покидает мое бедро и обхватывая талию Эмбри, притягивает к своему боку. Затем с некоторой неохотой он отстраняется и посылает мне печальную улыбку.
— Мы игнорируем нашу принцессу.
— Трудно чувствовать игнор, когда ты внутри меня, — говорю я с ответной улыбкой.
— Тем не менее, если ты улыбаешься, значит, у нас есть работа, — рычит он, в основном игриво, хотя в его словах присутствует нечто темное.
