Маленькая скандальная история - Алайна Салах
Трижды я хватаюсь за телефон, чтобы позвонить и вывалить ему все: о том, что он слабак и обманщик, о том, что они с Вероникой друг друга стоят, и что еще никто и никогда не был мне настолько противен. Но каждый раз я откладываю телефон и продолжаю оглушительно рыдать в подушку. В душе наступил тотальный апокалипсис.
Чуть позже, когда способность связно выражаться снова ко мне вернулась, я звоню Олесе и, всхлипывая, пересказываю ей события последних двух часов. Шокированная услышанным, она предлагает приехать и рекомендует обязательно написать заявление в полицию.
От ее визита я отказываюсь, а над походом в полицию обещаю подумать. Мысль о том, что придется пересказывать весь этот пиздец посторонним лицам, вызывает содрогание. К тому же, я рассчитываю, что перформанс Вероники был разовой акцией.
Просыпаюсь я по будильнику, чувствуя себя полностью разбитой при том, что проспала минимум десять часов. Так и не сумев заставить себя встать, звоню в офис и, сославшись на плохое самочувствие, обещаю приехать ближе к обеду.
Необходимость бодрствовать — мой самый злейший враг на данный момент, поэтому спать я готова хоть целый месяц. Во сне память не атакует нервы, сну неведомы унижение и беспомощность. Ох уж этот сладкий диагноз «амнезия». Вот бы и мне его заиметь.
Приняв душ и кое-как одевшись, я оглядываю входную дверь, чтобы оценить ущерб, нанесенный Вероникой. Помимо множественных следов от подошвы, других следов ее вчерашнего визита, к счастью, не находится. Не хватало только разругаться с арендодателями.
Взяв губку и мыльный раствор, я в течение нескольких минут отмываю дверь, с иронией размышляя о том, что семейка Маркушиных нехило мне задолжала. Антон больше полугода уничтожал мою еду и расшатывал кровать, его женушка разбила посуду и испачкала дверь. Крысы-вредители какие-то. Которых я, впрочем. сама допустила в свою жизнь.
К слову о крысах. Стоит мне сесть в подъехавшее такси, раздается звонок от Антона. Несколько секунд я смотрю на экран, закипая от злости, после чего нажимаю «сбросить». Звонок тут же повторяется вновь.
— Я вчера плохо выразилась и необходимо повторить напутствие?
— Как дела? — подавленно звучит на том конце. — Ночь спокойно прошла?
Если так Антон пытается проявить заботу, то лучше бы ему этого не делать. В свете его вчерашнего поведения этот жест выглядит как листок подорожника, приклеенный к ампутированной ноге.
— Как прошла ночь тоже не твое дело, — холодно чеканю я. — Что тебе нужно?
— Ксюш, зачем ты на меня злишься? — Кажется, он искренне недоумевает. — Что я мог сделать вчера? За волосы ее схватить и волочь по асфальту? Я не умею так обращаться с женщинами.
— Поэтому ты просто позволил ей меня оскорблять, — зло смеюсь я. — Видимо, это в твоем понимании достойное обращение.
— Не в моих правилах вставать на чью-то сторону, Ксюш. Она все же моя жена и мать моего сына.
Горло снова стягивает удушливый спазм, глаза стремительно мокнут. Блядь, он издевается надо мной? Не в его правилах вставать на чью-то сторону, даже когда вторая сторона ведет себя как шизанутая психопатка и преступает закон?
— Знаешь что, — цежу я, изо всех сил стараясь не сорваться на истеричный визг. — Ты видимо привык так жить, и сейчас пытаешься внушить мне, что ничего ужасного не произошло. Отныне варитесь в своем больном мирке сами. Я сыта по горло!
Сбросив вызов, я лихорадочно листаю записную книжку, чтобы удалить номер Антона отовсюду, откуда можно, после чего заношу его в черный список. Надеюсь, что на этот раз делаю это навсегда.
— Тяжелый день? — сочувственно интересуется парень за рулем, глядя на меня в зеркале заднего вида.
— Слабо сказано, бро, — вздыхаю я.
О том, насколько на самом деле тяжелым выдался этот день, я узнаю пятнадцатью минутами позже, после того как подхожу к офисному крыльцу. На входной двери красуется размашистая красная надпись: «Ксения Ковач трахается с чужими мужьями».
У меня вновь кружится голова. Становится ясно, что есть вчерашнее трешовое выступление — еще не конец, и эта спятившая идиотка решила собрать другие клише из интернета во имя мести. Мстить она решила почему-то именно мне, а не тому, кто присягал ей в верности.
Пока я ищу в сумке салфетку, чтобы попытаться стереть это красное безобразие, на крыльцо выходят двое коллег. Поздоровавшись, прикуривают сигареты и в молчании смотрят на то, как я тру дверь.
— Там еще ксерокопии у охранника есть, — сообщает один из них.
Мое сердце падает вместе с салфеткой. Какие еще, на хрен, ксерокопии?
Прижав зазвонивший телефон к уху, я забегаю в офис.
— Да, мам… Не могу говорить…Что-то срочное?
— Ксюш, мне сейчас на телефон сообщение пришло с незнакомого номера… — Голос мамы дрожит то ли от испуга, то ли от напряжения. — Я так понимаю, что это жена Антона пишет… Тут твоя фотография и надпись гадкая… Еще она пишет, что у тебя ВИЧ…
64
— Мам, про ВИЧ — полное вранье. Я недавно сдавала анализы, и у меня все в порядке. — Я трогаю лоб трясущейся рукой, желая удостовериться, что все это происходит в реальности. — Она еще нашу дверь в офис оскорблениями исписала. А вчера пыталась вломиться ко мне в квартиру.
Мама тихо охает.
— Ксюш, за тебя боюсь. Эта женщина просто сумасшедшая…
— Не буду с тобой спорить, — бормочу я, машинально переводя взгляд на кровавую надпись. — Но бояться не нужно. Я сегодня же напишу заявление в полицию. Пусть что-то решат.
— Ты Антону звонила? Пусть приструнит свою ненормальную.
Я истерично смеюсь. В глазах мамы он все еще принц на белом коне, готовый отстаивать честь ее дочери. Но разве можно ее винить, если еще вчера я и сама так же считала?
— Антон не поможет, мам. Он заявил, что не в его правилах вставать на чью-то сторону.
— В каком смысле? — возмущается она. — Она же тебя преследует! А если кислотой плеснет?
— После этого Антон возможно пересмотрит свои принципы, но пока состав преступления для него не очевиден, — иронизирую я. Паника мамы возвращает мне здравомыслие, ибо две паникующие женщины равно катастрофа.
— Вот же она сука, — ядовито шипит мама, следом за мной приходя в себя. — И он тоже хорош. Разве нормальные мужики так себя ведут?
На это вопрос у меня нет однозначного ответа. Мужики женатые и изменяющие — это отдельный подвид, который живет по своим принципам.
— То есть ты больше не считаешь, что быть одной гораздо хуже, чем путаться с
