Я тебя (не) помню - Елена Кутукова
– Тридцатого мая, Кирилл, это было тридцатого мая, – тихо произнесла я, дышать было тяжело, я так долго пыталась забыть об этом дне. – И все потому, что ты среагировал не сразу, – из моих уст вырвалось обвинение, которое я столько времени пыталась держать в себе. – Мы бы успели, Кирилл, мы бы успели…
Не измена разрушила наши некогда прекрасные отношения – измену, быть может, я бы и смогла простить, – а одна несостоявшаяся жизнь, с которой мы связывали столько надежд. Смерть дочери я не смогла простить ни ему, ни себе.
Кирилл изумленно уставился на меня.
– Тридцатого мая мы как раз успели, Наташ. Правда, пришлось обоим понервничать. А в августе с новорождённой дочерью на руках ты решила от меня сбежать.
Я непонимающе посмотрела на него.
– Этого не может быть, – совсем тихо прошептали мои губы
– Я даже свидетельство о рождении сделал после твоего побега, – сказал он, вложив мне листок в руки, внимательно разглядывая меня, будто картину в Третьяковской галерее. То самое свидетельство о рождении. Пальцы дрожали, сердце бешено стучало о ребра. В неверии строчку за строчкой я перечитывала документ несколько раз, ища в нем какую-то ошибку или уловку.
– Это подделка, – тут же сказала я. Это не могло быть правдой, ибо если на мгновение допустить, что документ настоящий, моя дочь родилась 4 августа в городе Сочи, то что я делала в этот день? Кажется, смотрела здесь квартиру. Но почему же так хочется верить в эту абсурдную правду? Чудес не бывает, Наташ, ты знаешь это лучше многих. Но, даже понимая, что это ложь, я никак не могла выпустить свидетельство из рук.
– Это тоже подделка? – спросил Кирилл, практически бросив мне какие-то снимки в лицо, я ухватилась за один из них и ошарашенно застыла. Потому что на фотографии была я – в любимой клетчатой рубашке, волосы немного взъерошены, взгляд уставший. Но самое главное, я прижимала к себе ребенка. Это была она, я узнала бы ее из тысячи младенцев. Малышка из моих снов, с темными волосиками и пронзительными синими глазами. Маленькая ручка сжимала мой пальчик, и в этом простом жесте было что-то нежное и доверительное.
– Но так не бывает, – прошептали мои губы, а глаза не могли оторваться от изображения, пальцы проводили по глянцевой поверхности фотобумаги.
– Ты ее не помнишь? – пораженно спросил Кирилл. Глаза были широко открыты от удивления. В голосе не было прежней жесткости, исчез обвиняющий тон.
– Я помню, что мы приехали слишком поздно в больницу, что не хватило каких о полчаса, чтобы ее спасти… – Меня опять волной накрывали рыдания. Говорить было тяжело. Я не могла оторвать глаз от фотографии. – Мне даже ее не показали. – От слез меня трясло.
– Тихо. – Кирилл взял меня за руку и посмотрел прямо в глаза. Ничего этого не было. – Он гладил меня по волосам, будто успокаивал маленького ребенка. – Я был с тобой при родах, тебе сразу отдали ребенка, ты еще никак не хотела выпускать ее из рук. Да и дома даже ночью просыпалась на нее посмотреть, никак налюбоваться не могла, – его голос потеплел, сейчас он напоминал голос того человека, которого я когда-то любила. Меня всю колотило, и он прижал меня к себе, чтобы хоть как-то успокоить. Такой родной и знакомый.
– Но где она? Кто ее забрал?
– А вот это, Наташ, самый главный вопрос.
Кирилл Сериков:
Я ждал многого от нашей встречи: обвинений, каких-то вялых оправданий, – но я никак не мог предположить, что ребенка у Наташи нет. Более того, она не помнила дочь. Для нее все закончилось тридцатого мая, в тот самый день, когда мы чуть не потеряли нашу малышку.
Был уверен: Наташа не лгала. Она не могла оторвать взгляд от дочери, ее губы дрожали, а в глазах застыли слезы. Такое не сыграешь.
– Она мне снилась, – тихим голосом произнесла моя жена, прижавшись ко мне. – Я думала, что это какое-то наказание, все пыталась забыть, вычеркнуть из жизни. А она была настоящей.
– Что тебе еще снилось, Наташ?
Она побледнела и покачала головой, все еще не в силах оторваться от фотографий. Как будто стоит ей прикрыть глаза на мгновение, и они растают, исчезнут как дым.
– Нужно ехать. Нам надо поговорить. – Интуиция мне подсказывала, что нам пора убираться отсюда. Кто-то очень не хотел, чтобы я встретился с женой, и, кажется, для этого была причина.
Наташа тихо всхлипнула, прижимая к груди фотографию, и спокойно села во взятую мною в аренду «девятку», как будто не я только что направлял на нее пистолет, как будто мы, как и прежде, были семьей.
– Какой она была, Кирилл? Как это было? – из Наташи так сыпались вопросы, она словно пыталась вытянуть из меня каждое мгновение, которое я видел ее с дочерью. Хмурила лоб, поджимала губы, я чувствовал, она мучительно пытается вспомнить дочь, но находит лишь пустоту. Только какие-то смутные образы из снов.
По пути она рассказала то, что помнила. С ее слов, я был мудаком и тряпкой, бросившим жену в самый тяжелый момент. Это, конечно, лучше, чем убийца жены и ребенка, как считали наши соседи и ее лучшая подруга, но неприятно в том числе. Она в самом деле поверила, что я могу так с ней поступить, даже после того, как ради нее я пошел против семьи.
Мы поднялись в квартиру, где я теперь жил, точнее, приходил переночевать после слежки за собственной женой. Маленькая крошечная однушка, в которой ремонт последний раз делался, наверное, еще до моего рождения. Едва не разваливающаяся мебель, перекошенные отклеивающиеся обои, старенький телевизор – наверное, ровесник моей супруги. Зато у квартиры был огромный плюс: ее хозяева сдали мне жилплощадь, даже толком не поинтересовавшись моей фамилией, правда взяв перед этим залог. Наташа удивленно приподняла брови, когда увидела окружающую обстановку, которая никак не вязалась с образом человека, привыкшего к достатку и комфорту. Что ж поделаешь, слишком не хотел я, чтобы меня нашли.
Наташа присела на металлическую кровать, скрипящую от малейшего движения. Я предложил жене чаю, разговор у нас будет явно длинный.
Через пять минут я вернулся в комнату с двумя кружками чая. Я торопился, будто боялся, что моя супруга куда-то сбежит,
