Кассандра Брук - Со всей любовью
Короче: выяснилось, что Ангель была не такой, какой казалась. Ее чистота была выдумана мною. Твои сальные шпильки с того берега Атлантического океана были ближе к цели, чем следовало бы. Видимо, добрая часть молодых мадридцев испробовала на ней свою потенцию с заметным успехом, не говоря уж минимум об одном члене Королевской шекспировской труппы.
Как, как человек способен так заблуждаться? Никогда раньше я не считал себя наивным или таким уж добродетельным. И все же, к большому моему прискорбию, я осознал, что где-то в глубине души меня томило стремление лелеять и пестовать идеальную женскую красоту, беречь, как хрупкую фарфоровую чашечку. И вот за эту нелепость я теперь расплачиваюсь болью жестокого и унизительного разочарования. Твой приятель Том Бренд назвал меня «Мальволио в респектабельном костюме», и боюсь, он не ошибся.
Не осмеливаюсь даже подумать, чему я подвергал мою бедную Рут. И как я вынудил ее уехать – и я не знаю куда. Она была само терпение. Такой стоицизм! Она могла отомстить, взяв любое число любовников, – и не сделала этого. Наоборот, она посвятила свои одинокие часы благотворительности, заслужив хвалы и общую любовь. Мне следовало бы лелеять ее добродетель, а не раскрашенной подделки, которую предпочел. Меня гнетет, уничтожает мысль о том, на что я обрекал женщину, которую люблю и которой больше не заслуживаю. У Рут горячая кровь, она полна страсти, а я – холодная рептилия и мне следует спать под колодой, и никак не в супружеской постели. Верь я, что есть хоть малейший шанс склеить то, что я разбил вдребезги, как бы я за него уцепился! Но что, что я могу предложить ей? Я пустая оболочка, все, что было внутри, съедено. И это не подарок кому бы то ни было, и уж никак не жене. Мне следует тихонько ускользнуть через заднюю дверь.
Через несколько недель я оставлю этот пост. Мой преемник уже здесь. Куда меня пошлют теперь, еще не решено. Если на Галапагосских островах есть консульство, возможно, я попрошусь туда: насколько мне известно, рептилии там в почете. Рут, полагаю, вернется в Лондон.
В любом случае мне следует пройти у тебя курс переквалификации назад в холостяки. Мне положен отпуск, и, может быть, я нагряну к тебе в Вашингтон.
Всегда
Твой,
Пирс.
Авенида де Сервантес 93 Мадрид 10 июля
Милая Джейнис!
Мне надо решить, что такое для меня чувство юмора – прибежище или спасение. Осталось три дня из моих Ста Дней, и внезапно я победила… и проиграла. Со сдобной булочкой я покончила, однако, когда я оборачиваюсь, чтобы отпраздновать победу, то обнаруживаю, что Пирс обратился в бегство в противоположном направлении. И я стою на поле брани в полном одиночестве. Так плакать мне или смеяться?
Быстрый флэшбек. Я прячусь у Эстеллы, а Пирс рычит, требуя моей крови, за то, что я мазнула дегтем по его непорочной Ангель: это гнуснейшая интрига… как я могла пасть так низко?.. Не смей переступать моего порога!
Затем вчера днем мне звонит Том. Пирс, объясняет он, уже поставил его к стенке, но пули поразили инициатора казни. «Что ты такое плетешь, черт дери?» – говорю я. Выясняется, что Том, газетная ищейка, выдрал исповедь Блаженной в Женах Ангель посредством Королевской шекспировской труппы, а именно: нежная девочка трахалась с половиной мужчин в Мадриде с момента своего приезда, но НЕ с моим мужем. НЕ С МОИМ МУЖЕМ! Верить ли? Думаю, что да, поскольку сведения поступили из, гм-гм, первоисточника.
Так чем же Пирс, черт побери, занимался все эти жуткие месяцы? Том ответил: «Просвещал девочку в тонкостях живописи. Живописи! Мне пришлось переспросить. Он повторил: «Живописи». Поверить было непросто. С каких это пор мой муж, получивший классическое образование, начал обращать взгляд на произведения искусства, созданные после Ветхого Завета? Особенно когда альтернативой была самая хорошенькая и самая доступная секс-бомбочка в Испании? Вот о чем я себя спросила.
«В таком случае, – говорю я Тому, – Пирс совсем осахибился».
Он соглашается и выражает удивление, как это я сотворила такое киплинговское словечко.
Выясняется, что Том, обвиненный в затевании гнусной интриги в сообществе со мной, просто выложил ему все доказательства, и бедняга совсем пал духом и сумел выговорить только «дурак, какой же дурак!», с чем Том выразил свое полное согласие.
Кладя трубку, я уже знала, что надо немедленно мчаться в Мадрид, что бы меня там ни ожидало. Эстелла, которая нянчила меня всю эту жуткую неделю, подарила мне поцелуй. Луис сказал «удачи вам!» и преподнес мне букет полевых цветов. Кроме того, Эстелла подсунула мне в чемодан бутылку шампанского, которую я обнаружила только по приезде.
Я оглядела пустую квартиру в полной растерянности. Значит, я добилась. Я спровадила сдобную булочку из нашей жизни. Знаешь, мне припомнилось что-то о тишине смертельного утомления, которая воцаряется после сражения. Где-то я про это читала. Такой вот была тишина в квартире. Я взглянула на июльскую календарную девицу, некоторое время созерцала, как она оргастически раскинулась на пляже, а потом пририсовала ей военные усы плюс кое-какие интересные придатки в другом месте. А потом показала ей два раздвинутых пальца. Знак моей победы.
Но остался ли мой брак моим? Я вдруг сообразила, что ни разу не подумала, какими могут быть последствия, если я стану победительницей.
Я ждала возвращения Пирса из посольства в этот вечер, понятия не имея, чего ожидать. Трусливого заискивания? Радости? Угрюмости? Бешенства? А когда он пришел, то настолько бесшумно, что я не сразу это заметила. Просто проскользнул внутрь. Мы молча смотрели друг на друга. Я пишу «смотрели», но он, казалось, глядел сквозь меня, как будто меня там не было. Так страшно! Будто я была замужем за привидением. Будто он умер и прислал свою тень сообщить мне об этом. Он покачивал и покачивал головой, все также глядя сквозь меня. Я попыталась взять его за руку. Но он оледенел и попятился. Мне хотелось заплакать, но я не могла, а он продолжал покачивать головой. Словно его окружала невидимая преграда, за которую мне не было доступа.
Я испробовала мягкие убеждения. Я испробовала логику. Я испробовала алкоголь. Ответом были только взгляд погибшего в кораблекрушении и бормотание: «Я не гожусь для человеческого общения». Тогда я испробовала ярость: «Ну да, хреновый ты сучий сын! Из-за тебя моя жизнь была адом уж не знаю сколько месяцев, а теперь ты меня кормишь этой фигней жалости к себе, когда думать ты должен обо мне!» Но от этого стало только хуже. «Я и думаю о тебе: вот почему я должен уехать, дать тебе шанс наладить свою жизнь; ты найдешь кого-нибудь достойнее», – и прочее такое же дерьмо.
Я никогда по-настоящему не понимала мазохизм, поскольку у меня такие склонности отсутствуют. Но слушая, как Пирс пускает слюни, я поняла, что в сущности это форма высокомерия: «Погляди, как я заставляю тебя платить за мои страдания».
