Джорджия Боковен - Обещай мне
Ну вот, все объяснилось очень просто. Судьбу Эми решил ее пол. Никаких эмоций, одна сухая логика.
– Меня поражает, что ты так хладнокровно могла рассуждать сразу же после известия о гибели отца.
– У меня не было времени горевать, я была на шестом месяце.
– А твоя мать, бабушка Харт, знала об Эми? – Тревис почувствовал, что и это имело значение.
– Еще бы. Без нее мне никогда бы с этим не справиться. Она нашла юриста, он все и устроил.
На Тревиса неожиданно навалилась неодолимая усталость. Он приложил руки к лицу, стараясь освободиться от нее.
– Не понимаю, почему тебе так трудно рассказать обо всем отцу? Мне кажется, появление Эми поможет ему сбросить с себя комплекс вины.
– Так вот как ты на это смотришь? Значит, по-твоему, меня волнует реакция отца?
– А разве нет?
– Гас простил бы мне все.
– Так в чем же дело? – снова удивился Тревис.
Дороти встала и подошла к стене, увешанной всевозможными грамотами и свидетельствами, полученными ею за работу в благотворительных и других городских организациях. Глядя на свои награды, она ответила:
– Мне пришлось добиваться своего нынешнего положения долгими годами напряженного труда. Поэтому я не позволю какой-то жалкой неудачнице отнять у меня все это.
– О чем ты говоришь? Как может Эми лишить тебя твоих заслуг?
– Не прикидывайся дурачком, Тревис, – Дороти резко обернулась к сыну. – Ты не хуже меня знаешь, если откроется, что я солгала Гасу, от меня все отвернутся. Твоего отца здесь все считают за святого.
Тревис еще никогда прежде не видел мать такой и предпочел бы не видеть. Эта сторона ее характера оставалась ему неизвестна. Он даже немного растерялся. Он пришел к женщине, которую, как ему казалось, хорошо знал, а перед ним оказался совершенно незнакомый человек.
– Я уверен, когда все узнают, что ты раскаиваешься, они…
– Этому не бывать никогда, а поэтому и говорить больше не о чем! – Дороти вернулась в свое кресло и придвинула его к столу, желая показать, что намерена незамедлительно приступить к работе. – А теперь, если у тебя все, мне бы хотелось заняться делами.
Тревис поднялся и, опершись о стол, заглянул матери в глаза:
– Интересно, а как ты собираешься помешать моему разговору с отцом?
Дороти бросила на него грозный взгляд, который обычно усмирял детей. Как правило, за ним следовала фраза: «Потому что я так сказала». Неподчинение сулило серьезные неприятности.
– Я запрещаю тебе что-либо говорить отцу.
– И ты считаешь, этого достаточно? – Тревис не мог сдержать удивления.
– А ты думал, как эта новость может повлиять на отца?
– Тебе надо было подумать об этом раньше, мама. – Тревис поднялся, считая, что разговор окончен. – Возможно, я был бы на твоей стороне, если бы ты убедила меня, что тебя волнуют не только собственные интересы.
– Почему ты винишь в случившемся только меня?
– А кто же еще в этом виноват?
– Твой отец. Он прекрасно понимал, что его могут убить на этой дурацкой войне, но разве ему пришло в голову позаботиться о семье? Нет, вместо этого он строит из себя героя, а о нас забывает. Как бы я смогла поднять детей на жалкое пособие, которое правительство платит вдовам? Я старалась для тебя и Шэрон.
– Ты никого не забыла?
– Ты еще очень пожалеешь об этом, Тревис, – с угрозой пообещала Дороти, – и она тоже, если посмеет явиться сюда.
Перед глазами Тревиса возникла неподвижная Эми на больничной койке. Жалость и возмущение всколыхнули его душу.
– Если ты попытаешься навредить ей, можешь не сомневаться, весь город узнает, что ты сделала, уж я об этом позабочусь.
– Как ты можешь говорить такое? – Она вскочила, словно подброшенная пружиной. – Где твои родственные чувства? Ты хладнокровно собираешься разрушить жизнь родной матери!
– А как ты могла хладнокровно отдать чужим людям родную дочь?
– Но я же не оставила ее на улице. Я знала, что она попадет в богатую семью. Ее удочерил врач, у них не было недостатка в деньгах. И она была им нужна, а мне – нет. Я поступила так, как считала наиболее разумным. Зачем сейчас ставить мне это в вину?
Тревис не хотел принимать ее доводы, но и ранить отца не мог. Но как же тогда Эми? У нее оставались какие-нибудь права?
— Может быть, Эми не захочет нас знать, когда откроется правда.
– Ты хочешь сказать, она все еще ничего не знает? – Дороти ухватилась за его слова, как утопающий за соломинку.
– Я хотел сначала прояснить ситуацию здесь. – Он подумывал о том, чтобы рассказать матери, какой тяжелой выдалась для Эми прошедшая неделя, но потом понял, что это вряд ли сможет что-нибудь изменить.
– Тревис, не говори ей ничего, – попросила Дороти. – У нее своя налаженная жизнь, а ты можешь все сразу разрушить.
Нет, ему даже не придется ничего делать. Если Эми и дальше будет продолжать такую же жизнь, все для нее может закончиться очень печально. Тревис вдруг осознал, что у него нет выбора, но самое странное, в этом его убедила сама мать, даже не подозревая об этом.
– Ты сама поговоришь с отцом или мне рассказать ему? – Тревис старался говорить как можно мягче.
– Так ты это серьезно? – Она даже отшатнулась от него.
– Извини…
– Ты предпочел ее? Чужого человека родной матери?!
– Речь идет не о выборе.
– Если ты так поступишь, ты мне больше не сын, не желаю больше тебя здесь видеть – никогда!
– Тогда тебе придется сидеть в доме с опущенными шторами, – невозмутимо возразил Тревис. – Отца я бросать не собираюсь. Пока он здесь, я буду с ним рядом.
20
Тревис отправился в город, чтобы найти отца. В пути он почувствовал, как утомила его роль вершителя судеб. Он для нее явно не годился: слишком тяжелые решения приходилось принимать.
Если он расскажет отцу об Эми, обратного пути не будет. Тревис не знал другого такого человека, как отец, чья жизнь так неразрывно переплеталась с судьбами детей. Он ни за что бы не отвернулся от своего ребенка, как не бросил бы никогда умирать раненое животное.
Тревис решил посетить свой любимый уголок и провести несколько часов наедине с природой. Пусть отец еще немного побудет в счастливом неведении.
Тревис отправился в горы, вздымавшиеся за его домом, там он остановил машину в конце грунтовой дороги и дошел по тропинке до опушки. Через зеленую лужайку протекал ручей, не пересыхавший и в летнюю жару, его питали талые воды от снегов, почти никогда полностью не таявших на отдаленных вершинах.
У ручья лежал растрескавшийся обломок скалы. За многие века вода бессчетное число раз заполняла его поры, замерзала в них; камень крошился, от него отделялся кусок за куском. Постепенно в огромном валуне образовалось подобие кресла с мягкими подлокотниками из лишайников и пружинистым сиденьем из душистых сосновых игл, защищающих от холода камня.
