Ирина Лобановская - Цена ошибки
— У меня когда-то было такое развлечение, — продолжал сын. Его голос звенел волнением, казался натянутым до предела. — Я шел в кино, садился в самый последний ряд, где особо в тени зрителей не различишь, и начинал кидаться оттуда в передние ряды мелкими монетками, которыми запасался заранее. Зрители весь сеанс ойкали и вертели головами, но никак не могли понять, откуда и что в них летит. Вот и в вас с мамой мне всегда хотелось швырнуть чем-то таким острым, металлическим, чтобы вы наконец очнулись, осмотрелись вокруг и задумались: а что происходит? Правильно ли вы живете? Так надо или иначе? Я не знаю, можно ли силой — и какой силой, где она? — научить человека жить по-доброму, по любви. Но силой, наверное, можно победить в нем зло. Но где взять эту силу? Какая она? Я не знаю…
Антон замолчал растерянно и обреченно.
Игорь молчал. Дети — всегда наши судьи… И этот суд наступает и свершается раньше Божьего, и часто он — не менее страшен…
— Я виноват… — начал Игорь, но сын резко прервал его:
— Да что толку в твоих словах и в понимании своей вины? Ну признаешься ты, ну покаешься… Ошибку еще нужно исправить, герр профессор! Одно время по ящику шла такая реклама: четырнадцатый век, империя Тамерлана. Когда уходил Тамерлан в поход, он попросил каждого своего воина принести камень. И получилась большая пирамида из камней. Когда войско вернулось, воины забрали камни. Каждый — свой. Но некоторые камни остались… И поднимал Тамерлан тяжелые камни, и говорил с ними. А я был еще маленький и вначале ничего не понял. Смотрел и все думал: а чего он над камнями шепчет и потом еще зачем-то на них падает плача? Потом, когда подрос, понял, в чем тут дело… Ты тоже собираешься потом плакать над своими камнями? Как долго?
И Антон вышел из комнаты.
Ситников начал трудиться управляющим. И прошлая жизнь с ее тяготами и сложностями: убьют — не убьют, защитит он хозяина — не защитит, спасет от пули — не спасет — мгновенно канула в воспоминания, приятные и легкие оттого, что они уже прочно остались воспоминаниями.
Деньги потекли приличные, и Вера могла оставить работу, что она с большим облегчением и сделала. Во всяком случае, так показалось Дмитрию. И даже нашла себе где-то тезку для помощи по дому. Обленилась, думал Ситников. Но претензий жене не высказывал.
Ситников боялся Веру. Смешно и странно… Боялся эту тихую, замкнутую, выдержанную Веру, которая, кажется, за все годы их совместного существования слова поперек ему не сказала. Больше молчала. И Ситников боялся ее еще больше. Вот этого ее необъяснимого молчания, той тайны, которая была у Веры, несмотря на все ее поверхностное, словно скользящее по жизни бытие. Так скользит лодка жарким полднем по поверхности воды, будто не задевая водной тишины, а лишь слегка прочерчивая ее с самого верха, едва-едва, очень нежно и бережно.
Дмитрия мучила Верина скрытность, эта другая жизнь, которая осталась для него загадкой и спрятала от него настоящую, подлинную Веру. Иногда она раздражала его, просто бесила своей привязанностью к брату-пьянице, постоянной готовностью, потребностью его лечить, спасать, выручать из всяких дурацких ситуаций, благодаря одной из которых они и познакомились. Виталий лечиться горячего желания не выражал, пить продолжал по-черному, а Вера по-прежнему преданно и ласково с ним возилась. Другая бы на ее месте давно плюнула. Не хочешь — пропадай под забором! В конце концов, сколько можно тратить на забулдыгу сил, нервов и времени!
Ситников почему-то часто припоминал один странный, загадочный случай. Вера с Лялькой были на даче, а он, задержавшись на работе, заночевал в Москве, собираясь утром поехать к ним. Домой он вернулся поздно. Слышит — шаги в коридоре. Ага, догадался, Вера…
— Веруша! — сказал он ей. — Свет заодно чиркни в коридоре, раз уж ты туда пошла!
Свет зажегся.
И Дмитрия прошиб холодный пот. Потому что вдруг до него дошло — жена с дочкой на даче! Уже две недели. Машинально он Веру попросил, подзабыв, что в квартире, кроме него, никого нет… Но слышал ведь, как в коридоре скрипнули полы! И потом кто-то по его просьбе зажег там свет.
Он осторожно вышел в коридор. Свет горит. Никого. Квартира заперта. И в квартире он один-одинешенек. Но свет почему-то зажегся…
Так до сих пор и непонятно, что это было. Но — вот было!
Вера напоминала ему тот таинственный свет, зажигающийся сам собой, по первому требованию. Прямо не человек, а «Скорая помощь» какая-то… Только держала эта самая «Скорая помощь» от мужа своеобразную дистанцию, вроде и рядом жила, а все равно довольно далеко… И близко — вот руку протяни! — да не достанешь…
Ситников осознал это далеко не сразу. Первые годы просто все списывал на такой своеобразный характер. А потом вдруг осознал, будто его стукнуло: характер тут ни при чем. Просто было что-то у Веры в далеком или недавнем прошлом. Что-то такое, о чем она распространяться не станет, не захочет, но именно это «что-то» и сделало ее такой зажатой, тихой и молчаливой.
Никаких мужиков и отклонений за Верой не водилось и не замечалось. Хотя Ситников долго подозревал, что дело нечисто и что отыскивать тогда заблудшего Веркиного братца его отправили не без помощи ее всемогущего немолодого ухажера в больших чинах. Однако позже Дмитрию пришлось признать, что подозрения его чушь собачья и к Вере не имеют никакого отношения. Чиста она перед ним. А генералы… Ну что, генералы… Живые люди… И не могли остаться равнодушными к искреннему сестринскому горю такой отзывчивой и тихой медсестры…
Жена продолжала существовать рядом безмолвной тайной.
И эта тайна в последнее время стала все больше и больше тревожить и раздражать Ситникова.
Майя вошла утром на кухню с особенным выражением лица. Игорь оторвался от тарелки.
— Игорь, — сказал жена, — о тебе много пишут и говорят…
С ней трудно было не согласиться.
— А вот теперь стали писать и говорить, что вы там убиваете людей, чтобы забрать у них органы для пересадки… Это правда? Я живу с убийцей? А я и не подозревала. — И Майя уставилась в глаза Игорю недобрыми дулами зрачков.
— Ты не знаешь, с кем столько лет прожила?! — вскипел Лазарев. — Не знаешь?!
— Между прочим, жена Чикатило тоже не догадывалась, что он убийца! — заявила Майя.
Игорь ошеломленно смотрел на нее. Это правда?! Все происходит всерьез на самом деле?! Его сравнили с Чикатило?! И кто… Его собственная жена…
Однажды Сазонов бросил такую фразу, имея в виду Майю:
— В жизни нередко физическое уродство становится уродством души. И вообще, если животное лает, как собака, кусается, как собака, и выглядит, как собака — оно и есть собака.
