Дениз Робинс - Больше чем любовь
– В основном это вина ее матери, – продолжал Ричард. – Леди Веллинг – глупая, пустоголовая, легкомысленная женщина, в прошлом дешевая певичка – все воспитание направляла к одной цели – выдать дочь за богатого человека… В Марион с детства воспитывалось своекорыстие. Сначала, когда она полюбила меня, конечно по-своему, в течение нескольких недель она испытывала настоящие человеческие чувства. На самом деле я не был такой крупной добычей, какую леди Веллинг решила заполучить для своей дочери. Но я думаю, мне удалось прорвать этот круг жесткости и расчета – правда, на очень короткое время. Я с ума сходил по Марион, а она была так прелестна… настоящее воплощение мечты любого юноши о прекрасной любви!.. – Ричард горько усмехнулся.
Я кивнула, но даже и в этот момент чувствовала жгучую ревность, просто потому, что когда-то он все же любил Марион.
– Думаю, временно мне удалось увлечь ее – благодаря моей склонности к искусству: музыке, стихам… и моей безумной любви, – продолжал он. – Но я жестоко заблуждался, воображая, что она любит меня и я ей нужен. Я быстро уговорил ее выйти за меня замуж. Тогда я был уже довольно состоятельным человеком, а со временем мое положение должно было еще упрочиться. Мать Марион знала это и ничего не имела против нашей женитьбы. Но весь этот угар длился недолго. Очень скоро все мои иллюзии растаяли… а закончилось все тем, о чем я вам рассказал.
Он замолчал, потом неожиданно отпустил меня и закрыл лицо руками.
– Дорогая моя, – воскликнул он, – я никогда и ни с кем не говорил вот так о Марион! Я всегда пытался скрыть свои переживания от посторонних глаз. Но я очень устал… За исключением того времени, которое мне удается проводить с ребенком – что не всегда бывает легко в нашем большом, переполненном людьми доме, – жизнь для меня подобна аду. Постепенно у меня появилось безразличие к жизни и чувство усталости, когда все – все равно, а это еще хуже. Это подрывает моральный дух.
Он горько усмехнулся и добавил:
– Я уже почти начал бояться, что стану таким же холодным и эгоистичным, как Марион. Но мой ребенок, моя девочка помогла мне избежать этого. Раньше я ждал тех минут, когда мне можно было побыть с ней в детской, потом – в ее классной комнате, ну а теперь она, конечно же, достаточно выросла, чтобы гулять со мной, когда приезжает домой из школы. Один раз в летние каникулы я возил ее за границу. Марион была против, но я взял дочь с собой. По-своему, по-детски ей очень понравилось. Однако любви и дружбы со взрослым человеком, такой, как наша, я не знал никогда, до тех пор пока не встретил тебя, Роза-Линда.
Я подошла к нему, обняла, крепко прижалась к нему, уткнувшись лицом в его плечо.
– Дорогой мой, дорогой мой! – прошептала я. – Как же тяжко тебе было.
Я почувствовала, что его руки снова гладят мои волосы, и теплая волна захлестнула все мое существо.
– Тебе было хуже – у тебя было такое тяжелое детство, – сказал он. – Ни денег, ни дома. У тебя ничего нет. А я так хочу дать тебе все!
– Мне ничего не нужно, кроме тебя! – тихо проговорила я.
– Как это удивительно… Если бы Марион могла так чувствовать! – Он замолчал.
С выражением горечи я посмотрела на него.
– Ты все еще любишь ее?.. Любишь, Ричард?
– Нет, – сразу ответил он. – Нет. Совсем не люблю. Для нее не осталось места в моем сердце!.. Но она – мать Роберты, и за это я должен ее уважать, больше ее уважать не за что!
Я подумала: «Дочь – всё для него. После сегодняшнего вечера у него останется она, а у меня ничего».
Должно быть, он прочитал мои мысли, потому что добавил:
– Вот почему мне так трудно оставлять тебя одну, моя Роза-Линда.
Я снова спрятала лицо у него на груди.
– Неужели я никогда не увижу тебя, Ричард?
– Лучше нам не встречаться, дорогая. Я не смогу сдержать обещание, которое дал тебе сегодня, не смогу оставаться только твоим другом. А что касается писем… какой в этом смысл?
– Но совсем потерять связь… – глухо ответила я. – Даже не знать, как ты живешь, Ричард!
– Дорогая, нельзя любить меня так сильно, – хрипло сказал он. – Попытайся забыть меня.
– А ты разве сможешь забыть меня? – с вызовом спросила я.
Последовала небольшая пауза.
– Нет, – ответил он и крепче прижал мою голову к себе. – Нет, ты стала мне очень дорога, слишком дорога.
Я обрадовалась, но через секунду опечалилась снова. Горячие слезы струились у меня по лицу, и я уже не могла удержать их.
– Каждый раз, когда я буду смотреть «Лебединое озеро» или слушать «Героическую симфонию» или мне попадется испанский пейзаж – всё, что мы смотрели или слушали вместе, – я буду вспоминать тебя.
– Я тоже буду вспоминать тебя, дорогая. В отчаянии я посмотрела на него.
– Тогда тебе лучше уйти, – добавила я. – Все бесполезно. Я знаю. О Ричард, лучше уходи!
Он стал обнимать и целовать меня с тем же отчаянием и страстью, что и я его; потом он взял шляпу, перчатки и, выходя, произнес:
– Прости, что я причинил тебе боль. Я не прошу тебя забыть обо мне. Я не хочу этого. Но прости меня! И дай мне знать в любое время, если я тебе срочно понадоблюсь. Ты знаешь мой клуб… там ты всегда найдешь меня. Спасибо за все. Спасибо тебе, и благослови тебя Бог, моя дорогая…
Вот все и кончилось. Я осталась одна, Ричард отправился в клуб. Я могла четко представить его себе… Вот он ходит взад и вперед по комнате. Или спит, измученный, в своей постели, и снюсь ему я…
Ужасно сознавать, что стоит мне только спуститься в спальню Китс, что расположена прямо под моей комнатой, поднять трубку и позвонить ему, услышать его голос и сказать ему все те безумные и отчаянные слова, которые мне хотелось сказать, а именно: «Возвращайся, Ричард. Мне все равно, женат ты, нет ли… сколько мне лет… и все остальное тоже не имеет значения. Только возвращайся!..»
Я думаю, телефон играл самую худшую роль в эти мучительные недели после того, как Ричард ушел из моей жизни. Этот простой аппарат, с помощью которого я тотчас могла бы поговорить с любимым человеком, стоял передо мной, как и во многих комнатах большого дома Диксон-Роддов. Эти маленькие предметы, черные или цвета слоновой кости, стали для меня утонченными орудиями пытки. Я все время смотрела на них и думала: «Я должна позвонить ему… я должна позвонить… я должна».
Дни после расставания казались бесконечными, а ночи – еще более длинными.
Я знала, что он уже вернулся из Шотландии. Знала, потому что он сам сказал мне, что привезет Роберту из школы, а потом они поедут в Рейксли.
Я легко могла найти телефон его загородного дома в любом справочнике. Но если бы я сделала это… если бы дала волю моей безумной страсти… моему необдуманному желанию услышать его голос, хоть немного успокоиться… это могло бы привести к ситуации еще более ужасной, чем теперешняя. Конечно, он был бы неприятно смущен, а я бы унизилась в его глазах. Он просил меня быть смелой. Но если бы ответила она, было бы совершенно невыносимо. Я не выдержу, если услышу ее голос, не говоря уже о том, что я не смогу попросить ее позвать Ричарда. А если к телефону подойдет кто-нибудь из слуг – что весьма вероятно, – будет то же самое. Или если как-нибудь утром я позвоню ему в офис и он окажется на месте?.. Что принесет мне этот разговор, кроме новой боли? Зачем мучить себя и его?
