Эйлет Уолдман - Любовь и прочие обстоятельства
Глава 24
Когда водитель спрашивает, куда ехать, я медлю. Мне нестерпимо думать о возвращении домой, где придется ждать Джека, а потом рассказывать ему о случившемся. И я говорю: «Угол Мэдисон и Восемьдесят пятой».
Я сижу за столом в «Хлебе насущном», и на сей раз здесь нет младенцев, только один маленький мальчик, года на два младше Уильяма. Он ест шоколадный кекс — возможно, безлактозный. Я заказываю кофе с молоком и уже собираюсь попросить клубничный кекс, чтобы успокоиться после ужасной встречи с Каролиной, но затем вдруг заказываю ванильный с шоколадной глазурью. Безлактозный — точь-в-точь как те, что ест Уильям.
— Кофе с соевым молоком? — спрашивает официантка.
— Нет, с обычным.
Она сначала медлит, потом пожимает плечами, будто и так уже провела слишком много времени, разгадывая замысловатые недуги ист-сайдских матрон.
Когда приносят кекс, я слизываю глазурь и откусываю маленький кусочек. Кекс на удивление вкусный, легкий и воздушный, слегка маслянистый, как и следовало ожидать от безлактозного продукта. Уильям был прав — он не такой вкусный, как клубничный. Я задумчиво слизываю глазурь.
Не ожидала, что Уильям расплачется. Он слишком мал для того, чтобы скандал его смутил, — в конце концов, он именно этого добивался. Сам настаивал, чтобы Каролина пришла и спасла его. И вот, когда она обрушилась на меня с праведным негодованием, Уильям расплакался.
Я подзываю официантку.
— Ваш главный кондитер здесь? — спрашиваю я.
— У нас нет главного кондитера, — отвечает он. — Нашу выпечку готовят в пекарне на Лонг-Айленд.
— А хозяин кафе?
— Что-нибудь случилось?
— Нет-нет. Ничего. Все прекрасно. Просто… у меня есть предложение.
Она вздыхает.
— Я позову менеджера.
Менеджер необычайно вежлив, но непреклонен, словно привык иметь дело с людьми, которые считают, что жаловаться — это не право, а обязанность. С людьми, которые не колеблясь пишут язвительные письма директорам компаний и закатывают в переполненных ресторанах дорогостоящие скандалы.
— Чем могу помочь, мэм? У вас проблемы? — спрашивает он с легким европейским акцентом.
— Нет-нет, никаких проблем. Просто у моего пасынка аллергия на молочные продукты. То есть это он так думает, и его мать не позволяет ему их есть. Он любит ваши безлактозные кексы. Но вы отчего-то делаете их только с шоколадной и ванильной глазурью. Почему бы вам не добавить в меню кекс с розовой глазурью?
— А… — отзывается он.
— Потому что он попробовал мой кекс с розовой глазурью, и ему понравилось.
— У него аллергия на молоко, но он ел обычный кекс? — Менеджер взволнован, словно уже представил судебный процесс, слушания, требование обнародовать секретные рецепты, показания экспертов — специалистов по непереносимости лактозы и молочных ферментов.
— На самом деле у него нет аллергии. Он просто думает, что она есть.
— Но вы все же хотите, чтобы он ел безлактозные кексы?
Я бы не стала настаивать, это глупо, но на этом настаивает Каролина.
— Да.
— А…
— Поэтому я подумала, что, возможно, вы бы могли подавать безлактозные кексы с клубничной глазурью…
— Я передам ваши пожелания Клаудио, директору пекарни.
— Спасибо. Большое спасибо.
— Не стоит благодарности, мэм. Приятного аппетита. Я вижу, вы едите безлактозный кекс.
— Да. Просто решила попробовать.
— А…
— Посмотреть, насколько он вкусный. В смысле как обычный кекс.
— И как?
— Нет.
— А.
— Он хороший. Очень. Но… просто не такой.
Менеджер оставляет меня доедать кекс и размышлять о том, как счастлив будет Уильям, если Клаудио примет мою просьбу всерьез и добавит в меню безлактозные кексы с розовой глазурью. Возможно, Уильям так обрадуется, что забудет о случившемся. Он забудет, что мы с ним сделали. Он придет в такой восторг от розового кекса, что забудет, с какой яростью Каролина смотрела на меня. Дай Бог, чтобы кекс оказался настолько вкусным.
Интересно, а как мне об этом забыть?..
— Где Уильям?
Это первые слова Джека, прежде чем он успевает повесить пальто в шкаф. С его зонтика, который стоит в коридоре, течет вода.
— У матери.
Стоя у дверей, объясняю, что случилось, и вижу, как Джек начинает съеживаться. Длинное черное пальто будто становится свободнее и почти касается пола, плечи сгибаются, руки уходят в рукава. Он сжимается и съеживается у меня на глазах. Уменьшается от отчаяния. Джек сбрасывает пальто, и оно падает на пол. Сверху он бросает портфель и идет мимо меня. С мокрых отворотов брючин срываются капли. Я иду за ним по длинному коридору, в спальню.
— Все будет хорошо, — с надеждой говорю я.
Придвигаюсь к нему, но не прикасаюсь. Я боюсь притронуться к Джеку. Как будто мы — два магнита, и между нами — энергетическое поле, которое отталкивает нас друг от друга. Или, точнее, отталкивает меня от него. Я сажусь на постель. Ступни на полу, спина прямая, колени сжаты. Похожа на провинившуюся школьницу.
— О черт, — вздыхает Джек. Он смотрит на часы, потом на будильник на столе, как будто желает удостовериться, что сейчас действительно четверть седьмого. — Черт…
— Думаешь, нужно его забрать? В смысле, ты его заберешь? Нужно его забрать.
— Не знаю…
Надо сменить мелодию звонка на телефоне. Что-нибудь менее злобное. Что-нибудь, что не вопиет «Каролина!».
— Черт… — повторяет Джек. Его «алло» настолько осторожно, что даже комично. Как и его облегчение.
— Это твоя мама, — говорит он, передавая мне трубку после нескольких обязательных фраз.
— Привет, — говорю я. Мы с мамой не разговаривали с тех пор, как я сбежала от нее на улице, и теперь я готовлюсь извиняться.
— Что случилось? — спрашивает она.
— Ничего. Ничего не случилось. То есть ты имеешь в виду сейчас? Или в тот раз?
Мама щелкает языком.
— Забудь про тот раз. Это не важно. Я просто хотела уточнить, собираемся ли мы на Марш памяти.
— Да. То есть наверное. — Я прикрываю мембрану рукой. — Джек, мама хочет уточнить, собираемся ли мы на Марш памяти.
Джек стоит посреди спальни, держа себя за лацканы пиджака, точно не знает, снимать его или нет.
— А что такое?
— Она хочет пойти.
— А. Понятно. Да, конечно.
— Мама, — говорю я в трубку, — встретимся в четыре на Земляничных полях.
— Погоди, я запишу, — просит она, и тут же слышится сигнал входящего.
— Подожди минутку. — Я нажимаю на кнопку.
Звонит, разумеется, Каролина.
— Можно Джека?
— Здравствуй, Каролина. — Поразительно, насколько спокоен мой голос, хотя в животе стягивается узел. Во мне умер отличный адвокат. Я все-таки дочь своего отца. — Сейчас. — Я снова переключаюсь на маму. — Это Каролина.
