Маша Царева - Несладкая жизнь

– Ну зачем вы так говорите…

– Потому что так оно и есть… Так ты обещаешь подумать над тем, что я сказала?

И Настя ответила:

– Обещаю.

Жена Антона была склонна к бытовым мелодрамам. Про таких говорят: в ней погибла великая актриса. Свое горе она умела подать так, что невольные зрители внимали ему завороженно, наблюдали за ним с почтительной торжественностью, почти как за библейским сюжетом. По сути, она была банальной истеричкой. Об этом Антону не один психотерапевт говорил.

– Избаловали вы ее, – качали головой врачи. – Так она к старости вам на шею сядет.

Антону казалось, что психотерапевты не способны понять его изнеженную слабую жену. Он до сих пор по-своему ее любил. Не как женщину, конечно. Женщину он не видел в ней давно. В свои сорок она умела оставаться в хорошем смысле инфантильной, производить впечатление полной беззащитности, вызывать желание приласкать и обогреть. Стоило ей посмотреть на него, снизу вверх, просительно и влажно, как он таял и делал все, о чем просила Света. Ее скорбно нахмуренные брови, и опущенные уголки губ, похожих на увядшие лепестки, и красные прожилки в уставших глазах… И тихий голос, и скудный смех….

Настю он любил по-другому. Он набрасывался на нее, как дикий зверь на окровавленный шматок еще теплого мяса. Настя была для него дурманным наркотиком, эликсиром жизни. Он припадал к ее сочным молодым губам, сжимал тугие складки ее плотного юного тела, оставляя синяки, вдыхал горьковатый запах ее чистых волос, наваливался на нее всем своим весом, словно питался ее силой, энергией, молодостью. А потом, как заботливая птица в клюве, приносил все это домой, Свете.

Света была похожа на фарфоровую балерину. Казалось, ее нельзя крепко прижать к себе – хрупкие ребра надломятся с едва слышимым сухим щелчком. От нее пахло, как от старого платья или от дома с привидениями, – пылью, лавандой, ладаном.

Рядом с ней можно было уснуть, уткнувшись в ее висок. А она гладила его по волосам бледной сухой ладонью. С ней можно было неторопливо разговаривать у камина. Ее тихий голос усыплял, успокаивал. С ней можно было гулять в парке, заботливо поддерживая ее локоть, чтобы не оступилась.

Светлана, может быть, была истеричкой, но никак не дурой. Естественно, она догадывалась о мальчишеской привязанности Антона. И всеми возможными способами ей подыгрывала, чтобы его удержать.

Холодная и практичная, она едва ли когда-то любила его всерьез. Пылкая влюбленность молодого мужчины льстила самомнению, поднимала ее на невидимый поднебесный пьедестал. Обо всех его интрижках она знала – ну или, по крайней мере, догадывалась. Ничего страшного – пусть гуляет. Только идиотки сомневаются в полигамной природе мужчин. Но она давно, очень давно для себя решила: Антона она не отпустит. Что бы ни случилось. Кого бы он ни встретил. У нее чутье, как у глубоководной акулы, – ни о чем не подозревающая жертва еще невинно плещется вдалеке, а к ней уже со скоростью боевой подводной лодки мчится почуявший кровь безжалостный хищник.

Так было со стюардессой Инной. Света блестяще разыграла партию, и призовой кубок, Антон, не отошел другой чемпионке.

И вот теперь эта девчонка.

Светлана ее прекрасно помнила. Настя ей сразу почему-то не понравилась – насторожила ее ненарочитая услужливость, ее мягкая плавность. И только идиот не заметил бы, как она смотрит на Антона. И когда тот зачастил в дом Шмаковых, Света сразу заподозрила: что-то тут неспроста. И дело тут не в холеной холодной Ольге Константиновне и не в ветреной свежей Оксане. А в Насте – серьезной, сероглазой. Девушка еще и думать об Антоне не смела, а Света уже все знала наперед. И все рассчитала так, чтобы остаться в выигрыше.

Тем вечером Светлана снова была режиссером – своего собственного, эксклюзивного спектакля. Она запудрила лицо тональным кремом на три тона светлее обычного, добавила под глаза синеватых теней – у Эсте Лаудер есть волшебный цвет, за который все симулянтки мира отдали бы свои медицинские карты. С одной стороны, выглядит как аутентичные синяки, с другой – выгодно оттеняет цвет глаз, они приобретают какую-то инопланетную, нереальную глубину. Нашла в недрах шкафа винтажный халат – черные атласные драконы на черном же шелке, кружева ручной работы, страусиный пух на воротнике. В таких одеждах томные курильщицы опиатов эпохи декаданса встречали своих поклонников – так, во всяком случае, казалось самой Светлане. Позвонила знакомой докторше, договорилась, что к ней пришлют «Скорую». Пятьсот долларов врачу, по двести – двум медсестрам; совсем недорого для того, чтобы ее плохое самочувствие получило авторитетное подтверждение.

Едва переступив порог своего пентхауса, Антон почувствовал терпкий запах сердечных капель. В прихожей были разбросаны чужие ботинки – дешевые, грубые, грязные. Сердце ухнуло вниз по позвоночному столбу, не раздеваясь, он помчался наверх, в спальню.

Светлана была похожа на восковую куклу – бледная, спокойная, в тот момент почти красивая, она лежала в разбросанных подушках, а вокруг суетились врачи, и по их искаженным лицам он сразу понял, что дело плохо. У Светы сердечный приступ. Если бы «Скорая» приехала на пять минут позже, ее не удалось бы спасти.

– Я позвонила им… Из последних сил, – слабо улыбнулась она, когда Антон присел на краешек кровати и погладил ее по волосам. – Я не могла… Вот так тебя оставить.

Врачи настаивали на немедленной госпитализации.

– Вы что, не понимаете, за ней нужен присмотр. Ее нельзя надолго оставлять одну. И нервничать ей тоже нельзя. – Пожилая врач была похожа на его школьную учительницу математики, и он на мгновенье снова почувствовал себя двоечником. Она словно его отчитывала. Как будто бы это он, Антон, был виноват в ее слабом сердце, излишней впечатлительности, никчемном иммунитете, в том, что она намного старше, в конце концов.

– Я… смогу обеспечить нужный уход, – твердо сказал он.

– Не надо… – простонала с кровати Светлана. – Не надо портить жизнь из-за меня… У тебя какие-то свои дела, работа… Ты так редко бываешь дома… Если хочешь, я дам тебе развод. Не волнуйся, финансовых проблем не будет, мне ничего от тебя не нужно…

Теперь уже медработники смотрели на него как пионеры-герои на фашиста, который строит для них виселицу, цинично насвистывая шансон. Все трое были женщинами за пятьдесят. Наверняка все они не понаслышке знали, что это такое – когда любимый мужчина вожделеет молоденькую. У них были неухоженные лица, которые они все еще машинально подкрашивали по утрам. И такое разочарование в глазах, что по одному взгляду можно написать их биографию.