Это лишь игра - 2 - Елена Шолохова
— Что, Леночка? Спрашивай, не бойся. — Он так ласково смотрит сейчас, что все страхи и сомнения стихают. И я решаюсь.
— Я хочу тебе кое-что рассказать… — начинаю я, слегка волнуясь.
Но тут Герману снова кто-то звонит. Вот сейчас — уж точно не вовремя! Герман выпускает мою руку и берет телефон со стола. Но я успеваю прочитать: Леонтьев.
35. Лена
Герман смотрит на экран с явным раздражением и нехотя, но все-таки принимает вызов. Я разочарованно вздыхаю: так долго сомневалась, наконец решилась и тут этот звонок заткнул мне рот…
Отворачиваюсь к окну, пытаясь показать, что не слушаю их разговор. Хотя на самом деле очень даже слушаю. Напрягаю слух до предела.
Да, это нехорошо, и мне стыдно, но я должна знать, правда ли у Леонтьева и Германа сейчас дружба и полное взаимопонимание, как сказал Слава. В конце концов, если там что-то секретное, Герман мог бы выйти. Но раз говорит при мне, значит, ничего такого.
— Да, Игорь Юрьевич, — отвечает Герман абсолютно ровным тоном, что и не поймешь, какое у него к губернатору отношение.
Голос губернатора звучит тихо и глухо, но кое-какие слова я все же разбираю: ты где… нарисовалась проблема… этот идиот… в гроб вгонит… выборы скоро… приезжай… срочно нужен…
Я сразу догадываюсь, о какой проблеме речь, и ощущение блаженной радости быстро сходит на нет.
Герман выслушивает его тираду со скучающим выражением. Потом отвечает:
— Не могу, я сейчас занят.
Леонтьева такой ответ, наверное, не устраивает. Потому что он снова заводит всё то же самое по второму кругу. А еще я улавливаю, что он называет Германа сынком. Это меня откровенно расстраивает. Но больше всего напрягает одна фраза, сказанная в самом конце: «Ты же понимаешь, что это нужно нам всем…».
— Угу, — соглашается Герман. — Приеду, когда освобожусь.
Я цепенею. Выходит, не соврал Слава, они действительно нашли общий язык и сейчас в одной лодке. Только, наверное, Герман пока не в курсе, что я тоже в некотором смысле причастна к этой «проблеме». Иначе что-нибудь да сказал бы об этом.
— Что-то случилось? — стараясь не выдать чувства, спрашиваю я.
— Славик случился. Это сын Леонтьева. Опять вляпался в какую-то мутную историю.
— А ты при чем?
— Ни при чем.
— А почему он тогда тебе звонит?
— Ну, видимо, хочет, чтобы я помог ему утрясти эту проблему.
Меня коробит. Поруганная Юлька, ее сломанная судьба — это у них всего лишь «проблема, которую надо утрясти».
— Как именно?
— Без понятия. Я пока не особо вникал, что там у него приключилось.
— И ты… — Голос у меня дрожит. — Ты будешь помогать?
— Возможно.
У меня все внутри опускается.
— Но зачем? Зачем тебе ему помогать? Ты же его ненавидишь.
Герман равнодушно пожимает плечами.
— У меня нет к нему ненависти. Да и к кому-либо вообще.
— Но ты говорил, что он — твой враг.
— Так и есть.
— Судя по вашему разговору, этого и не скажешь, — я не пытаюсь язвить, но получается как-то едко.
Герман на это лишь с улыбкой отвечает:
— Держи друзей близко, а врагов — еще ближе.
— Но ведь твоего отца уже освободили. Ты же сказал, что они уже отыграли всё назад… Тогда зачем тебе это?
— Не освободили, а лишь выпустили до суда. Отца прижали с подачи Леонтьева. И отпустили сейчас — тоже благодаря его вмешательству. Но что будет в суде — неизвестно.
— И ты готов им помогать, чтобы они думали, что ты с ними заодно? Чтобы потом суд прошел гладко и твоего отца не посадили? Нет, я всё понимаю… понимаю, что ты это делаешь ради отца, но… если этот Слава совершил что-то… что-то очень плохое… противозаконное… мерзкое? — от волнения я запинаюсь и с трудом подбираю нужные слова. — И ты ради достижения своей цели готов… в этом участвовать?
— В чем? — спрашивает Герман, как будто не понимает. Его вообще эта ситуация почему-то забавляет.
— В этом… деле. Герман, ну ты же понимаешь, что я хочу сказать! Неужто тебе плевать на какие-то… ну, не знаю… моральные устои?
— Узнаю Лену Третьякову, — усмехается Герман. — Давненько не видел тебя в образе праведницы. Даже немного соскучился.
Он шутит, а мне совсем не до смеха. Меня почти колотит.
— Ответь!
— А ты уверена, что хочешь знать?
— Уверена! Хочу!
Он пожимает плечами, мол, ну ладно, сама напросилась. Затем наклоняется через стол ко мне ближе, опираясь грудью о столешницу, смотрит прямо в глаза и говорит:
— Я пока не знаю, что там натворил Славик и что хочет Леонтьев, поэтому отвечу безотносительно этой ситуации. Если мне что-то нужно, я всё для этого сделаю, и какие-то абстрактные моральные устои уж точно мне не помешают.
Мне кажется, что даже его голос меняется и в нем сейчас явственно звучит металл.
— То есть ты сможешь пойти по головам? Сможешь совершить что-то плохое… подлое? То есть ты готов на что угодно ради своей цели?
— Смотря какая цель… — Он замолкает и как будто внимательнее приглядывается ко мне. — Хорошо, допустим, не на что угодно. Но на многое. И это многое выходит далеко за рамки твоей морали.
Я опускаю глаза, смотрю на сложенные перед собой на столе руки невидящим взглядом. И ничего не отвечаю. А что тут ответить? У меня буквально земля под ногами рассыпается вместе с надеждами…
— Мне очень не хочется тебя расстраивать, Леночка, но ты ведь не первый год меня знаешь.
— Да, знаю, — судорожно сглотнув, подхватываю я. — И я знаю, что ты не подлец!
Он вздыхает, не желая спорить дальше и расстраивать меня еще больше. Но по его взгляду все ясно и без слов.
Ненадолго повисает пауза. А затем он говорит:
— Если бы я не знал тебя так хорошо, решил бы, что это тебя обидел Славик.
Поднимаю на него глаза, даже не пытаясь скрыть, как мне горько.
— Разве это важно, кого именно он обидел? Меня или другую какую-то девушку? Подлость есть подлость. Преступление есть преступление. И не имеет значения…
— Для меня имеет, — прерывает меня Герман. — Для меня только это и имеет. А всё остальное… прости.
Я молча качаю головой. Внутри меня буквально ломает от его циничных суждений, но и сказать ничего не могу. У него свои взгляды на жизнь, и он их не изменит только потому, что мне такое претит.
Во всяком случае он мне хотя бы не врет, не старается казаться лучше,
