Моя горькая месть - Юлия Гауф
В чем-то за эти полтора года Вера изменилась, и я радуюсь этим изменениям каждый день. Она, пожалуй, начала исцеляться от травм прошлого, но черт возьми, она до сих пор тянется к матери. Ее давно нет, но Вера ей верна, и это обнуляет все, что я делал для нее — успокаивал, выслушивал, выстраивал наше будущее.
— Влад, хватит, — Вера вдруг сама остановилась. — Я не собираюсь ездить сюда раз в неделю, мне правда нужно просто попрощаться.
— Она этого не достойна! — сузил глаза, ожидая очередных реплик в духе: «Она же твоя мать, Влад, как ты можешь быть таким жестоким?!» — Мы снова возвращаемся к тому, с чего начали. Тебе кошмары давно перестали сниться, напомни, милая?
— О Боже, — улыбнулась едва заметно, и я не смог не улыбнуться в ответ, — любимый, перестань, правда. Я сейчас скажу тебе кое-что, и, надеюсь, ты примешь мои слова всерьез. Я не хрустальная ваза, Влад. Да, детство и юность у меня были нелегкими, и наложили отпечаток, но я не собираюсь всю жизнь трястись. Должна была раньше это понять, когда Полину ждала, но тогда я просто паниковала. А сейчас, — Вера огладила круглый животик, почти натягивающий пальто, — сейчас все хорошо. Я иду не слезы лить над прошлым, я иду просто попрощаться. Расстаться, наконец, с прошлым. Не хочу быть как наша соседка, которая в тридцать пять лет плачет о том, что все ее беды от того, что ее мама не любила. До двадцати это позволительно, а после — глупо. Я — взрослый человек, и я просто хочу поставить точку.
И как это «прощай» над могилой Надежды Гарай поможет поставить точку?!
— Тебе двадцать два, и ты не взрослая. Ты — беременная девушка, которую гормоны бьют по голове, и…
— И хватит, — оборвала она меня, но мягко, без той привычной обиды, которую я вечно жду. — Ты ведь понял то, о чем я говорила, не притворяйся.
Мы снова пошли вдоль безобразной улицы. Год идут, а здесь ничего не меняется. К лучшему точно не меняется, лишь к худшему. А Вера нос не кривит, она будто даже соскучилась по этому месту, и это тоже пугает меня.
Нельзя было соглашаться! Мы вернемся во Владивосток, и меня снова будут ждать спрятанные слезы, ночные кошмары Веры, ее перепады настроения, и вздохи по матери. Может, кто-то после двадцати и становится сильным, но точно не моя Вера.
— Вер, ну давай поедем домой, — уже у ограды попросил ее.
— Ты можешь подождать меня здесь. Просто объясни, где искать ее.
— У меня идея: твою сестру удочерили, но я могу поднять отцовские связи, и тайна усыновления перестанет быть тайной. Мы ее заберем. Только давай-ка сейчас развернемся, и пойдем домой!
Помню, как Вера осторожно начала намекать, что нужно узнать, что с тем ребенком, которого родила ее родная мать, когда Веру забрали в детский дом. Узнать, и забрать к себе, ведь вряд ли Яна могла родить здорового младенчика, а больные мало кому нужны. Здоровых-то не берут. Но, как оказалось, сестру Веры удочерили. И я правда готов сдержать обещание, лишь бы поскорее убраться из этого ада.
— Ребенок — не игрушка, — покачала она головой, утягивая меня вовнутрь. — Когда сестре исполнится восемнадцать, мы найдем ее, я бы хотела познакомиться. Осталось не так много времени. Но травмировать ее, и ее родителей своим появлением на пороге сейчас я не стану. Влад, ты неисправим, ничего святого для тебя нет! Все, хватит препираться! Ты свои страхи на меня проецируешь.
И я сдался. Святого для меня и правда нет ничего, кроме моей семьи. И я хочу, чтобы Вера по-прежнему улыбалась, а не походила на тень самой себя. Но, может, она права, говоря, что боится не она, а я?!
Через десять минут мы подошли к простой оградке. Я смотрю не на крест, я смотрю на лицо Веры. Она смело вошла, опустилась, провела пальцами по дощечке, на которой выгравировано имя нашей матери, и мне снова дико стало, что я позволил этому случиться.
— Прощай, мама. Я тебя простила, — через пять минут тишины прошептала Вера, положила цветы, и встала, придерживая живот.
Ну же, обернись, милая. Посмотри на меня, чтобы я понял, чего ждать!
— Навестим Веронику, и домой, Влад. Я соскучилась по нашей дочери!
Вера, услышав меня, обернулась, и у меня камень с души свалился. Это моя Вера, а не ее тень. Все у нас хорошо, она и правда хотела попрощаться.
И простить то, чего я простить не смогу никогда. Ни матери, ни себе, ни отцу за то, что оставили Веру в этом аду совсем одну. А она взяла и простила.
Никогда ее не пойму.
— Надеюсь, ты не хочешь попрощаться со сгоревшим домом и с нашей старой школой?
— Я не настолько сентиментальна. Влад, ты бурчишь, как старый дед, — хмыкнула Вера, когда мы вошли в наш номер.
Вылет завтра утром из соседнего города, и нам придется провести здесь большую часть ночи. Я был бы рад поскорее уехать, но Вера беременна, и без отдыха заставлять ее трястись в машине я не рискну.
— Я просто не понимаю, как ты могла ее простить.
— Ну тебя ведь я тоже простила. А ты простил меня за то, что дочь скрывала. Какой смысл хранить обиды? Тебе тоже неплохо было бы отпустить прошлое, любимый мой. И помириться с отцом.
Вера-Вера. Семья — главное, но с отцом мы не ссорились, а она этого не понимает. Когда он признает, что я повзрослел, и не жалею о своих решениях, он сам приедет. Пока, видимо, он не готов. И мой первый шаг сделает лишь хуже.
— В прошлую беременность я выглядела как из фильма ужасов. Хорошо, что фотографии не сохранились. А сейчас я очень даже ничего, — подмигнула она мне.
Вера стоит в одном полотенце после душа, красуется перед зеркалом, и откровенно собой любуется. А любоваться есть чем — она светится. Думал, это просто красивый оборот, но едва вижу Веру, я наблюдаю это — свет изнутри, мягкие изгибы, нежное ожидание.
Я и сам жду.
— Осталось три месяца, — обнял ее сзади, осторожно прикладывая ладони к животу. — Жаль, что в прошлый раз меня не было рядом.
Вера лишь вздохнула. Мы тысячу тысяч раз это обсуждали.
Жаль, что меня не было рядом, когда ты ждала Полину.
Жаль, что я глупо сбежала, услышав ваш с отцом
