Личная помощница для мажора - Кира Рысь
Засуетились риэлтор и фотограф в прихожей, и я обернулась, коротко махнув им для приветствия, затем Олег повел их н кухню.
Сейчас будут обсуждать продажу квартиры, затем сделают фотографии, и тогда мы уже поедем, а то нас в отделении за опоздание по головам не погладят.
Жалко ли мне было эту квартиру? Место, где мы с Олегом стали звеньями одной цепи…
Нет, не жалко. Почти не жалко. Немного сердце болело, а уж как у Олега – я молчу. Но всё же, он сразу сказал, что эту квартиру ему покупал отец и оставлять он ее не хотел и не стал бы. Достаточно будет того, если её купят действительно хорошие люди.
Нам надо было начинать новую жизнь. Тем более что покупали мы квартиру в этом же доме, просто с большим количеством комнат, там даже вид такой же, разве возможностей по другим сторонам света посмотреть больше.
Разговор с риэлторами закончился примерно через час. Ключи были переданы для показов, фотограф занялся своей работой, а мы с Олегом заторопились.
Надев легкий ментоловый плащ поверх вязаного платья, я красиво укуталась широким белым платком и вышла из квартиры. Весенние сапоги из коричневой кожи, такого же цвета, как и ботинки Олега. Маковецкий в строгом черном пальто и изящных брюках вышел следом за мной, и мы направились к лифтам.
Некоторое время мы просто просидели в машине, припаркованной на стоянке, слушая новую популярную весеннюю композицию, которая играла в головах у всех, наверное, даже ночью.
Олег шутил, вспоминая, как весело мы проводили свой медовый месяц на Кипре, затем перешли к нашей любимой теме – выбору имени для ребенка. Маковецкий любил открывать какие-то дурацкие справочники лучших имен в мире и предлагать имена, сочетающиеся с его фамилией и отчеством. Обычно я хохотала без остановки.
Положив руку на живот, я улыбнулась.
- Так ты в итоге подумал, как мы назовем сына?
- Да, - ответил Олег серьезно. – Я думал все эти дни и ночи и понял, что как-нибудь, но только не Гриша.
Я, шутя, кинула в Маковецкого свернутый в трубочку платок. Олег посмеялся, затем дотянулся до моей руки и провел по ней пальцем – нежно-нежно. Так, что у меня внутри всё затрепетало.
- Ты уверена, что хочешь с ней видеться?
Я задумалась. Мне вспомнилась Алиса с её кроваво-красной помадой, густо подведенными глазами, худая, вульгарная. Она была сладостью для Маковецкого старшего. Он бы никогда ее не бросил. Вот только его убили, а она? Что теперь будет делать она?
Меня мучило сочувствие к ней с одной стороны, а с другой – мне из любопытства хотелось посмотреть на неё, какой она стала сейчас. Просто потому что я знала, какой она была тогда, когда придумывала расправу для нас.
Только Алиса могла ответить мне на вопрос о том, что случилось с Гришей. Она никому не говорила. Его не могли найти, но она знала. Сказала, что расскажет только мне.
- Это надо для следствия, прежде всего. Ты же знаешь, Олег, я хочу побыстрее закончить всю эту историю. Я хочу, чтобы мы начали новую жизнь. Ту, где их не будет.
- Согласен, - твердо ответил Олег.
Олег вел машину, сосредоточенно следя за движением на дороге, но я видела, каким хмурым он был. И знала почему – он не хотел видеть Алису. После смерти отца он мечтал, чтобы вся эта история была сожжена до пепла…
Хорошо, что хоть Елену Борисовну наконец-то оставили в покое и дали возможность уехать подальше. Дом её готовился к выставлению на продажу, а она – ей нужна была реабилитация после всего произошедшего.
Как хорошо было на улице! Деревья уже расцвели, хотя и было холодно. Небо голубым полотном раскинулось над головами, отражаясь в стеклах окон, в лужах, в лобовом стекле…
Мне хотелось кричать от счастья о том, как чудесна может быть жизнь! Мне хотелось танцевать, петь, мне хотелось обнимать моих родных…
Но я должна поставить точку в этой истории.
Там было холодно. Мне всё это напоминало какие-то катакомбы. Я ёжилась, глядя на суровые лица людей в форме, увешанных оружием, мельком смотрела на работниц, прокуренными голосами вещавшими друг другу какие-то байки. Мне было страшно. Это было какое-то специализированное отделение…
Стены здесь были серыми, как будто сырыми, потолки низкими, и этот зеленый свет прямоугольных жужжащих ламп… Я знала, что Алису не оставят здесь. Что для неё все обеспечено, не через закон, конечно, через связи – она даст показания, и если расскажет всё так, как должна рассказать, её увезут. Увезут жить в США, где у неё будут условия, чтобы начать новую жизнь.
Пока нас вели по полутемным катакомбам, я вдруг вспомнила про письмо Кристины, и посмотрела на Олега – он был бледен и хмур.
- Ты прочитал письмо? – спросила я шепотом, и мой шепот показался мне таким громким в этом страшном месте.
Олег кивнул, достал на секунду из кармана помятый, уже открытый конверт, и спрятал вновь.
- Две минуты назад, пока нас оформляли.
- И что там?
- Буквально три строчки. Просит не губить её мать, просит не губить их, просит простить её. Всё.
Я кивнула. Я знала, что Соболев, отец Кристины увез её в Германию, и там они и остались. У них там было много друзей, хорошие связи, даже работа. Я не знала, как они будут там жить. Кристина собиралась выйти замуж. Отец её жил своей жизнью, а Алиса… С Алисой они смогут встретиться не раньше чем через год, после того, как она переедет в США. Если переедет, дав показания.
Мы пришли в маленькую комнатку, кажется, на самом окраине здания. Перед широкой, но низкой дверью, обитой тканью, стоял следователь. Он был какой-то странный, необычный, наверное, какой-то «свой».
У него было квадратное лицо с тяжелой челюстью, маленькие глазки и большой когда-то не раз сломанный нос.
- Главное, узнайте, где Гриша, - сказал он куда-то в сторону. – Ты, Олег, не пойдешь. Только Катерина. Она с ней хочет говорить.
- Ты уверен, что там безопасно для Кати? – спросил Маковецкий. Следователь нахмурился и, строго посмотрев на Олега,
