Сицилиец (СИ) - Юля Белова
Мои ноги больше не могут выдерживать мой вес, они больше не служат мне, отказываются подчиняться и я не падаю, наверное, только потому что меня держат сильные руки Марко.
— Марко…
Метущиеся огоньки свечей наделяют его силой и властью, безоговорочно подчиняющей мою волю. Марко опускается на колени и осыпает поцелуями, каждый из которых рассыпается брызгами горячих искр, низ моего живота и только потом медленно и осторожно стягивает тонкий кружевной лоскут — единственный барьер, ещё существующий между нами.
Он обнимает меня за бёдра, крепко прижимая к себе и целует мою аккуратно подстриженную трапецию. Я вздрагиваю и громко выдыхаю. Он тут же припадает ко мне и снова целует, на этот раз властно и страстно. Я хриплю, складываюсь пополам, пытаюсь найти опору, облокотиться о его плечи, соскальзываю, бью локтем его по голове и снова выпрямляюсь, торопливо глажу его по голове:
— Прости-прости-прости…
Марко поднимается и встаёт напротив меня, он улыбается, притягивает к себе и целует в губы, потом нехотя отрывается и говорит очень тихо:
— Пойдём отсюда…
— Но мы не допили шампанское…
— Там тоже есть.
Он подхватывает меня на руки и несёт в спальню. На старинном комоде горят две большие свечи, рядом с кроватью огромная ваза с цветами. Марко опускает меня на кровать и по телу пробегает волна озноба от соприкосновения с приятной прохладой.
Я не сразу понимаю, что это такое… Лепестки! Вся кровать буквально завалена толстым слоем розовых лепестков. У меня кружится голова от аромата. Можешь воспользоваться этим, Марко…Он проводит рукой по моим ногам — по стопам, лодыжкам, коленям, с силой ласкает бедра, наклоняется над ними и прикасается губами.
Я не хочу больше ждать, вся моя восприимчивость, весь жар перетекает туда, где горит настоящее пламя, я раздвигаю ноги и тянусь навстречу Марко, подставляю ему себя. Каждое мгновение промедления доставляет мне муку, практически боль.
Он становится мной, заполняет меня, дарит величайшую сладость движения, сначала медленного и осторожного, а потом сильного и неудержимого.
Да, Марко, давай, давай мой милый, не останавливайся, не останавливайся… прошу тебя! И Марко, чутко улавливая мой паттерн, частоту моих биений и стонов не останавливается, а продолжает, увеличивая скорость.
— Д-а-а-а! — я кричу изо всех сил, приветствуя обрушивающуюся на меня волну, я содрогаюсь, дрожу всем телом, мышцы живота сжимаются, я выгибаюсь, выпрямляю ноги так сильно, что мускулы становятся каменными. Я кончаю! Я вся мокрая, у меня нет сил даже шевельнуть пальцем и огненные круги медленно плывут перед глазами. И когда эти круги начинают таять, я вижу перед собой лицо Марко, освещённое пламенем свечей. Он смотрит мне в глаза, и я приподнимаю голову и тянусь навстречу его поцелую. Марко… я тебя люблю…
— Я тебя люблю, — шепчет он мне в ухо, — я так сильно тебя люблю….
Да, да, да, Марко… ты моя жизнь…
— Ты моя жизнь, — едва слышно говорит он, заглядывая в мои расширенные до размеров вселенной зрачки, — ты мой наркотик и мне всегда будет нужно всё больше и больше тебя…
Марко опускается на меня и нежно целует, потом ложится рядом со мной на бок, подставив руку под голову. Он гладит меня по волосам, по груди, наклоняется и покрывает поцелуями. Сначала его прикосновения сильные, продолжающие сладкое безумие соития, но потом они ослабевают, становятся более нежными, и наконец превращаются в едва осязаемые.
Он проводит по моему телу кончиками пальцев — по груди, вокруг сосков, по предплечьям, по бокам и я блаженно вздрагиваю от выступающих и исчезающих мурашек, как от дуновения лёгкого ветра.
Он переваливается на спину и в изнеможении затихает. Устал… Мы лежим и молча смотрим друг на друга. Едва касаясь, я провожу пальцами по его носу и губам. Он пытается поцеловать, поймать губами мой палец, но я проворно проскальзываю к подбородку. Я двигаюсь по шее, по широкой натренированной и влажной от пота груди, прохожусь по сильным рукам — от стальных бицепсов до крепких кряжистых пальцев.
На мгновение, задерживаясь на шраме от ранения, наклоняюсь и быстро целую этот шрам. Это памятник тому, как он сражался за меня. Потом пальцы возвращаются на грудь, пробегают по рёбрам, прыгают по кирпичикам пресса. Я исследую его тело, которым теперь безраздельно владею.
Марко наполняет ванну, и мы сидим в тёплой душистой пене и пьём лучшее шампанское в моей жизни. Я опираюсь спиной о его грудь и кладу голову ему на плечо и на какое-то время проваливаюсь в сон, но вскоре просыпаюсь от того, что Марко нежно ласкает меня и целует в шею.
Мы закутываемся в толстые мягкие полотенца, скидываем с кровати одеяло вместе с истерзанными лепестками и падаем на упругий матрац. Наверное, завтра я не смогу сделать ни шага, думаю я, и всё повторяется снова, с самого начала.
Мы чувствуем голод. После панини с ветчиной и новой дозы шампанского мы снова занимаемся любовью и затихаем только когда в наших телах не остаётся никаких сил и никаких соков. Мы лежим обнявшись, и он шепчет:
— Я очень люблю тебя, Лиза…
Я крепко прижимаю его и закрываю глаза, а потом, когда через пару минут снова открываю их, Марко уже спит. На его лице счастье и покой. Полюбовавшись им, я поворачиваю голову к окну. Светает… Скоро начнётся новый день, первый день новой меня, первый день того, что я теперь буду называть своей жизнью, первый день во вселенной Марко.
Я смотрю на Этну, на розовеющее над ней утреннее небо, на неподвижную, нарисованную линию дыма, и моё сердце наполняется теплом, почти детской радостью и спокойной уверенностью. Я знаю, что всё будет очень хорошо… Передо мной лежит бесконечная, прекрасная жизнь, полная счастья и любви. Я смотрю в окно и понимаю, что это чистое, восхитительно-розовое небо лучшее подтверждение всему этому. Подтверждение, знамение, добрый знак и неоспоримое доказательство. Я закрываю глаза. Посплю немного…
Эпилог. Семь лет спустя
Мы любуемся Москвой с крыши отеля «Ритц Карлтон». Стоит тёплая июньская ночь, мерцают бледные далёкие звёзды, скользят редкие призрачные тени посетителей. Ленивые звуки города, доносящиеся снизу, вязнут в медленной, стонущей и соблазняющей музыке. И я уже не понимаю, где она звучит — здесь, на террасе или только в моей голове. Свет притушен, и мы
