Анна Берсенева - Глашенька

Мама не говорила об этом вслух, но догадаться, что думает она именно так, не составляло труда.

Да Глаша и сама так думала. Впервые она сознавала, что жизнь ее не требует оговорок.

Мама привезла варенье из морошки, которое Виталий просто обожал. Для него она, собственно, это варенье и сварила: Глаше оно не нравилось из-за твердых морошковых косточек, которые застревали в зубах.

Ей было немножко смешно, но в общем приятно, что, собираясь в гости к дочери, мама думала о том, чтобы сделать приятное и зятю. Так ведь и должно быть. И мама заслуживала того, чтобы не плакать над дочкиной судьбой, а радоваться, что она сложилась по-человечески.

Все вместе они посидели за чаем с морошковым вареньем всего один вечер, и назавтра Виталий уехал.

Прощаясь с Глашей, он с улыбкой заметил:

– Ты все же объясни маме, что она меня нисколько своим пребыванием здесь не затрудняет. Не обязательно ей приезжать так, чтобы только на пороге меня застать.

– Я постараюсь, – улыбнулась в ответ Глаша. – Но вряд ли мои старания увенчаются успехом. Мамина деликатность необорима.

– Что ж, тогда смиримся. – Виталий улыбнулся еще раз и поцеловал Глашу. – Позвоню, как только приземлюсь. Не скучай.

Глаша смотрела в окно гостиной, как он садится в такси.

– Дай ему Бог доброй дороги и благополучного возвращения. – Мама вошла в комнату тихо. Пока Виталий прощался с Глашей, она возилась в кухне. – Хороший он человек.

– Хороший, – кивнула Глаша.

– Ну вот и живи со счастьем.

– Я живу.

– Папа за тебя радовался бы.

– Да.

Глаша кивнула. Лицо ее помрачнело.

– Радовался бы, дочка, – повторила мама. – И ты себе ничего другого даже в голову не бери.

– Куда мы с тобой завтра пойдем? – спросила Глаша. – Куда ты хочешь?

– Да куда мне хотеть? – Мама улыбнулась своей чудесной смущенной улыбкой. – Я с тобой побыть приехала. Можем и дома посидеть. Даже и лучше дома: я обед приготовлю, белье переглажу. Ты хоть от домашней работы отдохнешь.

– Я от домашней работы совсем не устала. – Глаша тоже не смогла сдержать улыбку. – Ты же видишь, у нас стиральная машина, посудомоечная, вообще техники много. Если надо, еще и помощница приходит. От чего же мне уставать?

– От непривычки, – не задумываясь ответила мама. – Не привыкла ведь ты семьей жить, настоящий дом вести.

Кажется, она сразу же испугалась слов, которые вырвались у нее сами собою. Мама смотрела на Глашу с волнением, ожидая ответа и не зная, каким он будет.

– Уже привыкла, – ответила Глаша.

Назавтра они погуляли по Нескучному саду – Глаша еще с университетских пор любила этот почти не тронутый уголок старой Москвы, вечером пошли в Малый театр на «Горе от ума» – этот спектакль нравился маме за разнообразие представленных в нем характеров и за то, что, слава богу, в Малом, Глашенька, никаких этих новомодных выкрутасов нету, играют по-человечески, и смотреть приятно…

С маминым приездом Глаша сразу же окунулась в размеренный, исполненный простых и ясных мыслей мир, который, чем старше она становилась, тем более казался ей драгоценным. Правда, при нынешней Глашиной жизни переход в этот тихий мамин мир произошел для нее как-то даже и незаметно. Ну, может, чуть медленнее сделалось течение повседневной жизни, а общее ощущение осталось то же.

За неделю, которую мама провела в Москве, она все-таки перестирала и перегладила постельное и столовое белье и даже, пока Глаша была на работе, успела вымыть полы.

– Домработница какая ни есть добросовестная, а все же посторонний человек. Все уголки не вымоет, – объяснила она. – Только вот пыль протирать я не решилась. Вещи-то все какие, прикоснуться страшно.

– И не надо ничего протирать, – успокоила ее Глаша. – Это все налажено, ты не волнуйся.

– Жалко, подолгу Виталий в командировках, – добавила мама; ее мысль постоянно возвращалась к дочкиной жизни. – Вот я уеду, совсем одна останешься. Скучно тебе будет.

– Ничего, – улыбнулась Глаша. – У меня работа интересная, и коллектив очень хороший.

Это была правда. Только начав работать в Музее изобразительных искусств, Глаша поняла, что по природе своей совсем не приспособлена для провинциальных отношений.

В этом ее ощущении не было ни капли снобизма. И несуетливость провинциальной жизни она любила, и люди, с которыми работала много лет, вовсе не казались ей ущербными – с какой бы стати? Были среди них и вдумчивые, и незаурядные, и очень даже немало таких было. Но общий стиль отношений – тесных, как то и подразумевается совместной работой… В Москве этот стиль был совсем другим, и Глаша сразу поняла, что именно его и воспринимает как совершенно для себя привычный.

И это ее даже не удивило. В московских отношениях, при всех оговорках резкости, иногда даже жесткости, было то, что всегда казалось ей естественным между близко общающимися, но все же не близкими людьми: сдерживаемая воспитанностью, а не ханжеством свобода поведения, доброжелательная дистанция, уважение к чужому личному пространству и вкусу – все, чем на прежней ее работе не озадачивал себя почти никто, и не в силу какой-то личной неделикатности, а просто в силу того, чем и отличалась провинциальная жизнь от московской.

– Мне очень хорошо работается, – повторила Глаша.

– Ну и слава богу, – подытожила мама.

Перед отъездом они с Глашей прошлись по магазинам: мама хотела купить какой-то особый садовый набор для того, чтобы сажать цветы в палисаднике. Набор продавался только в Москве; она прочитала о нем в газете для садоводов. В ближайших магазинах они этот набор не нашли, но, по счастью, его можно было заказать на дом – не пришлось ехать за ним через весь город на фирменный склад.

– И лекарства давай на дом закажу, – предложила Глаша. – Где твой список?

Еще в день приезда мама упомянула, что врач прописала ей какой-то новый препарат от гипертонии, который и в Москве только недавно появился, а во Пскове о нем еще и не слыхали. Глаша хотела купить его сразу, да как-то упустила из виду, и вот вспомнилось это чуть не в день отъезда.

– Да лекарство-то зачем заказывать? – возразила мама. – Наверняка в аптеке есть. На соседней улице аптека, я обратила внимание. И ведь у вас тут все аптеки хорошие, что хочешь, то везде и купишь. Не то что у нас. У нас с тех пор, как Коновницына посадили, вообще плохо стало – что нужно, не вдруг найдешь.

Она замолчала, как будто внезапно споткнулась и слова застряли у нее в горле. Обе они молчали. Молчание повисло в комнате, как тяжкий груз.

– Как… посадили?.. – наконец выговорила Глаша.