Евгения Перова - Я все равно тебя дождусь!
– Ты, дочка, другую бутылку не выбрасывай, Ване отдай! Когда допьешь…
– Другую? – И правда, рядом на скамейке стояла еще одна бутылка, уже открытая. Бомж вздохнул, а Вике вдруг стало так страшно, что она резко сунула ему и вторую непочатую бутылку.
– Ну, ты человек! Вся в отца!
Вика нахмурилась:
– Вы что… вы знали моего отца?!
– Как не знать! Ты ж Пашки Смелянского дочка? Часто тебя вижу! Такая же каланча! И глаза – один в один! Сколько лет прошло…
– Вы с ним работали?
– Какой работали! Выпивали. Пашка, он человек был. Всегда наливал. Но сам меры не знал, нет, не знал! Вот Ваня, видишь, – Ваня меру знает. Потому и жив. А Пашка до белочки допился. Такой молодой, а вишь, что вышло…
– До какой… белочки?!
– Горячка белая! Не знаешь, что ли? И не надо тебе знать! Хорошая ты девка, добрая, длинная только, но ничего, красивая. Ты много не пей, не надо! Немножко – оно можно, а много не надо, нет. А то смотри, не дай бог, как отец…
Алкаша развезло, на красном носу висела капля, он утирался, размазывая грязь по лицу, а Вика смотрела на него, побелев от волнения, потом трясущимися руками вытащила из кошелька кучку смятых бумажек, сунула ему в руки, вскочила и побежала – бомж смотрел ей вслед, разинув рот.
На углу Вика оглянулась – сквер был пуст. Никакого бомжа в полосатой шапочке, вообще никого, ни единого человека, только большая желтая собака трусит с деловым видом, обнюхивая урны. Куда же он делся, этот бомж? Вика опять побежала, хотя ноги слушались плохо: она словно раздвигала коленями темную воду, густевшую с каждым шагом, но все ускоряла и ускоряла свой безумный бег, не замечая уже ни облаков, ни солнца, ни крокусов. Она видела только щербатую деревянную табуретку, упавшую набок, и папины ноги в полосатых носках, качающиеся у нее перед глазами, – зачем ее понесло тогда в этот сарай?!
Яркие картинки детства, реальные, как кадры цветного кинофильма, вихрем закружились вокруг Вики: вот трехлетняя Вика в красном пальтишке с ведерком в руке смотрит, запрокинув голову, на длинную фигуру, покачивающуюся в петле, а потом бежит к матери. «Мама, папа качается! Папа в сарае качается! И я хочу…»
Пятилетняя Вика дрожит в своей постельке – она боится темноты, а мама закрыла дверь. Мама закрыла дверь и сказала: «Спи! Не лезь ко мне!» А как спать, когда там, в кромешной тьме, шевелятся и громко дышат страшные чудовища? Вика встает и бежит босиком в мамину комнату: «Мама, я боюсь!» Но чудовище как раз и есть в маминой комнате – огромное, темное, оно пыхтит и рычит на постели и что-то ужасное делает с мамой!
Вика рыдает, ничего не понимая: за что? За что мама ее побила? Ей страшно и одиноко, и она…
– Стой! Ты куда несешься?
Вика остановилась, наткнувшись на что-то живое и теплое. Она плохо понимала, кто перед ней. Человек, от которого пахло спиртным, держал ее за плечи и легонько тряс:
– Что это с тобой? Эй!
Вика всматривалась в знакомое лицо – кто это?
– Я потерялась! – сказала Вика. – Отведи меня домой!
– Домой? Ну, пойдем!
И она послушно пошла.
Когда Шохин вернулся домой, Вика спала, но к ужину поднялась. От осторожных расспросов Марка она опять заплакала и долго не могла успокоиться. Марк решил, что сам поговорит с врачом – или, может быть, и правда найти другого специалиста, получше? А то никакого толку от этого лечения, только хуже. Опять она сбежала с работы! Где была, не говорит – или не помнит?! Что ж это такое?! Вечером, к счастью, зашел в гости Синельников – посидели, слегка выпили, поговорили, – и Марк отвлекся, да и Вика при Сережке держалась вполне нормально, даже улыбалась. Может, все постепенно наладится?
На следующий день Вика очнулась на работе – сидела за столом в белом халате со скальпелем в руке и аккуратно расшивала книжный блок. Вика с недоумением смотрела на лежащую перед ней книгу, с которой успела снять переплет и отделить пять или шесть тетрадей, – это были «Эзоповы притчи и Омиров бой жаб» 1700 года издания. «Зачем я это сделала?» – думала Вика. Переплет был владельческий, поздний – кожаный и слегка потертый. Блок крепкий, шитье цело… Вика осмотрела отделенные тетради. «Ну да, первые два листа ветхие и с потеками, но зачем я сняла остальные?»
Машинально она прочла текст на верхнем листе в не отделенной еще от блока тетради: «Не скроешь ты, мерзкій Фисигнатъ, учиненнаго тобою злодѣянія отъ боговъ. Они видѣли невинное погубленіе мое, они и мстить тебѣ за меня будутъ…»
Вика содрогнулась, таким ужасом повеяло на нее от этих непонятных строк, напечатанных изысканным шрифтом на голубоватой, слегка пожелтевшей бумаге. Она подняла глаза и уставилась в окно, медленно моргая и пытаясь вспомнить, зачем взялась расшивать книгу, но осознала, что не помнит даже, как добралась до работы. Она долго сидела и думала – мысли еле ворочались, словно сонные тяжелые рыбины в мутной воде. Какие-то неясные образы вспыхивали и гасли в мозгу, и Вике казалось: еще чуть-чуть, еще немного, и ей все станет понятно! Но хочет ли она этого понимания?!
Вдруг кто-то коротко и злобно рассмеялся – совсем рядом. Вика вздрогнула, оглянулась – никого! Она взглянула на зажатый в руке скальпель и отшвырнула его. Скальпель упал и вонзился острием в пол. Вика вскочила и замерла, прижав руки ко рту, потом побежала в комнату Марка, но его там не было. Пометавшись, она уцепилась за рабочий халат Марка – уткнулась и заплакала. Так ее и нашел вернувшийся из курилки Марк. Они рано ушли домой. Долго брели пешком, благо день был солнечный, Марк купил Вике мороженое. После ужина они еще посидели в саду у костра – Вика совершенно успокоилась и улыбалась Марку, у которого на душе было очень тяжело.
На следующий день он сам сходил с ней к врачу – рассеянная и невнимательная тетка-психиатр смотрела больше в карточку и все время что-то там писала. Она выдала новые рецепты. Марк сам купил все в аптеке, почитал вложенные в коробочки инструкции, ничего не понял и тоскливо вздохнул. Вика послушно выпила на ночь таблетки, а Марк украдкой принял стопку коньяку. Оба засыпали с одной мыслью: Господи, пусть все наладится! Ну пожалуйста…
Вика блуждала в потемках по лабиринту коридоров, ища выход. Время от времени ей попадалась дверь, из-под которой струился яркий свет, но открыть ее было страшно, и Вика проходила дальше. В конце концов дверь вдруг открылась сама, и темная фигура, стоящая спиной к свету, приглашающе махнула Вике рукой: заходи! Вика шагнула вперед, человек отступил в полосу света – это была высокая тонкая девушка с криво обрезанной челкой черных волос. Она стояла, прислонившись к стене, и держала в руке красную в черный горошек чашку, похожую на божью коровку…
