Сьюзен Льюис - Танцуй, пока можешь
Мысли вихрем проносились у меня в голове. Может быть, он нашел Элизабет? Может быть, наконец понял, какую ошибку совершил тогда? Моя одержимость Элизабет была в то время настолько сильна, что никакого другого повода для встречи с отцом я и предположить не мог.
Как всегда, он не тратил времени на хождения вокруг да около. Речь опять пошла об этом проклятом деле Пинто. И, слушая отца, я снова и снова вспоминал то странное чувство, которое испытал, выиграв процесс. Сейчас оно ко мне вернулось, но на этот раз ужас ситуации предстал передо мной во всей своей полноте. Рут Пинто, оказывается, была не советским агентом, а британским. И «информация», которую она подбрасывала восточному блоку, умело фабриковалась нашим же министерством обороны. Но вот ее коммунистические «хозяева» что-то заподозрили, и весь судебный процесс был задуман, в сущности, затем, чтобы развеять их сомнения и спасти Рут. А через некоторое время ее можно было бы потихоньку освободить из тюрьмы и создать новую легенду. Собственно говоря, речь шла даже о большем. Псевдосуд был инспирирован для того, чтобы спасти жизнь девушки. И вот теперь благодаря моей «блестящей защите» ее оправдали. А вчера ночью тело Рут Пинто обнаружили на Ист-Берлин-стрит.
Все это выглядело как какой-то невероятный, кошмарный бред. Не будь мой отец лордом-канцлером, я бы не поверил ни единому его слову, приняв за человека, начитавшегося шпионских историй. И естественно, у меня возник закономерный вопрос: почему нельзя было сказать мне всего этого заранее.
– Очень просто, – ответил отец. – В зале суда находилось много агентов КГБ. И знай ты, что происходит на самом деле, они бы это обязательно поняли. Эти люди отнюдь не дураки, Александр. А поэтому все дело нужно было провести так, чтобы оно сошло за чистую монету и ни у кого не могло вызвать ни малейших подозрений.
– Но тогда какого черта обвинение работало спустя рукава? Было такое ощущение, что они даже хотят проиграть дело. Они же поднесли мне победу буквально на блюдечке!
– Ты недооцениваешь себя, Александр. Просто никто не был готов к тому, что ты так умело проведешь защиту. Но тем не менее не обольщайся. Ты по-прежнему всего лишь неопытный молодой адвокат. В конце концов это дело могло попасть к любому новичку и лишь по иронии судьбы попало к тебе.
– Значит, меня просто подставили?
– Александр! У тебя всегда была склонность все драматизировать. Поверь, этого делать не стоит.
– А я и не драматизирую. Я констатирую факт.
– Ну, здесь в каком-то смысле ты прав.
Во мне все клокотало, но отец решительным жестом пресек любые мои попытки что-то сказать или предпринять.
– Дело уже закрыто. Но я хочу, чтобы ты знал еще одну вещь, прежде чем это попадет в газеты. По окончании этой сессии парламента я собираюсь подать в отставку.
– Ты? В отставку? – эхом отозвался я. – Но ведь тебе всего шестьдесят четыре! – В это время в моей голове уже вовсю звенели сигналы тревоги.
– А твоей маме лишь немногим больше пятидесяти. – Я был тронут таким несвойственным отцу тактом – даже при собственном сыне он избегал называть настоящий возраст своей жены. – Она же еще совсем молода, Александр. И я хочу уделить ей хотя бы немного времени, пока не станет слишком поздно. По-моему, в этом нет ничего постыдного, или ты так не считаешь? Когда-нибудь ты убедишься, насколько благотворно это влияет на старое сердце.
– Сердце? Что, врачи снова предупредили тебя об опасности?
– Да нет, ничего особенного. Еще есть порох в пороховницах. Но, с другой стороны, ты прав. – Я, пожалуй, впервые видел перед собой не лорда Бог Его Знает Что, а просто пожилого, усталого человека. – Доктора действительно настаивают на том, чтобы я отошел от дел. А твоя мать начала настаивать на этом задолго до них. Теперь же я все-таки решил сдаться. Она победила. Чего, собственно, и следовало ожидать.
Говоря о матери, отец улыбался. И я вдруг понял, что он до сих пор влюблен в нее. Даже после стольких прожитых вместе лет.
Я с трудом сглотнул ком, застрявший в горле. Ведь и я сам, несмотря на все разногласия, продолжал любить отца.
– Ну же, старина, соберись! – Отец рассмеялся и пожал мою руку. – Надеюсь, ты не собираешься проливать слезы в суп? Кроме того, некоторое время я еще никуда не собираюсь уходить. А тебе лучше морально подготовиться к нападкам прессы и общественности, которые, судя по всему, просто неизбежны.
Да уж, если бы кому-нибудь вдруг захотелось утешения, то ему явно не следовало обращаться к моему отцу!
Теперь моим именем снова пестрели все газеты. Но на этот раз я мог тешить себя лишь тем, что их прочитает Элизабет и решит снова связаться со мной. Однако день проходил за днем, а никаких известий от нее не было.
Время от времени я доставал из кармана старую телеграмму и смотрел на нее, тщетно надеясь обнаружить телефонный номер, которого там, конечно, не было. С Генри мы теперь каждый вечер встречались в «Эль Вино» якобы для того, чтобы обсудить дела в суде, но на самом деле, чтобы лишний раз поплакаться друг другу о наших несчастливых браках. Этот пароксизм самосожаления был настолько силен, что я даже начал завидовать Генри: у него по крайней мере есть Каролина.
– Ты не прав, – возражал мне Генри. – Я хочу, чтобы она была рядом со мной все время. Знаешь, впервые в жизни я вдруг понял, что чье-то счастье может быть важнее для меня, чем мое собственное. Разве это не странно?
– А может быть, это просто любовь?
– Слушай, давай не будем распускать розовые сопли, – оборвал меня Генри и встал, чтобы принести нам еще выпить.
– А как ты думаешь, – спросил я его, когда он вернулся, – Элизабет счастлива?
– Наверняка нет. Будь она счастлива, не послала бы тебе эту телеграмму.
Я понимал, что он прав, но мой мозг просто отказывался воспринять мысль, что она находится где-то совсем одна. И несчастна. Это было невыносимо.
– Я найду ее, Генри. Даже если мне это будет стоить собственной жизни. Я найду ее!
Глава 18
Джессика готовилась к огромному приему, который мы собирались закатить по поводу отъезда Роберта Литтлтона. Наконец-то он получил столь долгожданное назначение в Багдад и собирался уехать в начале следующей недели. Идея устроить по этому поводу прием принадлежала, собственно, Джессике и, как я полагаю, была скорее связана с желанием использовать еще один шанс переспать с «настоящим мужчиной», чем со стремлением сказать ему «до свидания».
В течение всего утра она периодически врывалась в мой кабинет и озадачивала меня очередной проблемой, которую я, по ее мнению, должен был немедленно разрешить. А так как я продолжал настойчиво отказываться от всякого участия в приготовлениях, то она каждый раз вылетала из комнаты еще более разъяренная, чем прежде, бормоча себе под нос какие-то ругательства. Причем такая тактичность была вызвана отнюдь не заботой о моем душевном спокойствии, а боязнью того, что нас услышит нанятая прислуга. После обеда, который у меня состоял из единственного бутерброда, съеденного в одиночестве в моем кабинете, приехали Лиззи и торговец цветами. Это было последней каплей. Удивляясь, как мне не пришло это в голову раньше, я схватил пальто и отправился сыграть партию в гольф с Генри.
