Кэти Линц - Большие девочки не плачут
— Твоя тетушка только что объяснила, что страхи есть у всех, только не все готовы их признать. Вот, например, ты. Явно боишься обязательств и ответственности.
— И что же привело тебя к этой мысли?
— Твой послужной список. Можно смело назвать тебя приверженцем серийной моногамии.
— Звучит почти как «серийный убийца».
— Умудряешься сохранять дружеские отношения с бывшими девушками. Почему? Прежде всего потому, что никогда не испытывал серьезных чувств. Все лежит на поверхности. Приятное времяпровождение и ничего больше. Никаких разбитых сердец.
— И что же в этом плохого?
— Ничего… в том случае, если поверхностные отношения устраивают обе стороны.
— А ты предпочитаешь разбитые сердца?
Вспомнились болезненное унижение и та жестокая сердечная рана, которую нанес Джонни Салливан. А вдруг Коул действительно прав?
— И как же его зовут? — потребовал ответа Коул.
— Кого?
— Да того парня, который разбил твое сердце. Как его зовут?
— Не твое дело.
— То есть не берешься отрицать сам факт? Сердце разбито?
— Сменим тему.
— Нет, не сменим. Ты всегда так поступаешь, когда разговор заходит о личном.
— Как поступаю?
— Меняешь тему. Но на сей раз не удастся. Хочу знать, что он за птица. Живет в Чикаго?
— С какой стати тебя волнуют подробности моей личной жизни?
— Волнуешь ты — вот с какой стати. Только вот почему ты никак не хочешь в это поверить?
— Да всего лишь потому, что уже слышала подобные разговоры, и всякий раз они оказывались ложью.
Лина испугалась, что наговорила лишнего, и поспешила уйти.
— Опаздываешь, — укоризненно заметил Коул, едва Натан вошел. Кабинет доктора Фланнигана разительно отличался от безупречно аккуратного офиса шерифа. Рабочий стол Натана постоянно пребывал в образцовом порядке, чего нельзя было сказать о рабочем месте Коула. Кабинет был заставлен коробками и ящиками, завален журналами и книгами. Тут же лежали редко используемые инструменты и валялись бумажные стаканчики. Но доктор прекрасно помнил, где что лежит, и никому не позволял нарушать привычный системный беспорядок. Кавардак приводил Лину в бешенство. Ну и отлично! Она ведь тоже сводила его с ума.
— Что это? — спросил Коул, разворачивая подозрительный сверток, который протянул Натан.
— Ленч. Я же сказал, что принесу еду.
— А я-то надеялся, что ты купишь пиццу или бургер. Или что-нибудь еще на худой конец.
— Ну так считай, что это и есть «что-нибудь еще». И перестань, пожалуйста, так на меня смотреть. Тебе дают вовсе не радиоактивные отходы, а всего лишь сандвич.
— А почему хлеб такой странный?
— Потому что его пекла Энджел.
Коул тут же положил подозрительный сандвич на стол.
Немного подумал и снова посмотрел на Натана:
— А где твой?
— У меня бургер из «Дейри куин».
— Не буду есть. — Коул решительно отодвинул сандвич. — Давай сюда бургер, и никто не пострадает.
— Ни за что на свете.
Коул не стал дожидаться разрешения. Молниеносным движением завладел бургером и жадно надкусил, пока Натан соображал, что к чему.
Шериф смерил преступника ледяным взглядом:
— Воровство чужого бургера противозаконно.
— Не более противозаконно, чем попытка навязать ни в чем не повинному человеку странную желтую кашу под видом хлеба и вареную морковку вместо мяса!
— Энджел очень расстроится, если я не съем ее сандвич. Коул пожал плечами:
— Извини, но это уж твоя проблема, а не моя.
— А если расстроится Энджел, то расстроится и Скай.
— И снова не моя проблема. — Бургер бесследно исчез во рту у Коула.
— А может быть, в твоей клинике, найдется какая-нибудь зверюшка, которой придется по душе прекрасный аппетитный сандвич?
— Даже и не мечтай! — прорычал Коул. — Не пожелаю зла ни одному живому существу, большому или маленькому.
Натан тяжело вздохнул, завернул несчастное произведение кулинарного искусства в салфетку и ловко метнул в мусорную корзину.
— Ну и как, признался наконец Лине, что сходишь по ней с ума?
Коул смерил приятеля тяжелым взглядом:
— Мужское правило номер сорок один: никогда не чини неприятностей в доме друга.
— Эту фразу ты украл у Эдджи.
— Смысл от этого не меняется.
— Просто немного удивляет, что парень, способный без труда очаровать любую женщину, внезапно налетает на кирпичную стену.
— Лина отличается от других женщин.
— Чем? Холодностью?
— Если бы она была холодна, то не стала бы целоваться прямо у тебя в офисе.
— Перед супермаркетом вы с Линой тоже выглядели по уши влюбленными и изрядно разгоряченными.
— Тогда она боялась, что я раздавлю ее хозяйство.
Натан едва не поперхнулся газировкой.
— Не то, что ты подумал, — заметил Коул. — Я имел в виду еду. Она кое-что купила.
— А до меня дошли слухи, будто бы она подарила тебе бутылку антифриза.
— Было такое.
— Спорим, что за всю историю человечества женщина впервые расщедрилась на столь роскошный подарок?
— Больше никаких споров. Но действительно впервые. С Линой многое случается впервые.
— Значит, тебе конец.
— Что?
Натан покачал головой:
— Времени не осталось даже на молитву. Прямой путь на эшафот.
— Ничего подобного.
— Даже не пытайся отпираться, друг. Все и так ясно.
— Ничего не ясно. Просто на твои мыслительные способности отрицательно повлияло потребление сандвичей Энджел.
— Один-единственный раз откусил маленький кусочек, и то несколько месяцев назад. Так что мозги плохо работают не у меня. Все дело в тебе. Чего боишься? Почему не хочешь рассказать о своих чувствах? Она их разделяет — не сомневайся.
— Ага, разделяет. Но при первой же возможности сбежит обратно в свой любимый Чикаго.
— Ну сбежит, и ладно. Пусть бежит на здоровье. Начнем с того, что твои отношения никогда не растягиваются надолго. Так почему бы не использовать отпущенное судьбой время?
— И давно ты так рассуждаешь?
— Трудно сказать.
— Ну вот и замолчи, не нарывайся на лишние неприятности.
— Отлично. Молчу. Только потом не жалуйся, что тебя не предупреждали.
С этими пророческими словами Натан ушел, оставив Коула размышлять, что же именно делало Лину не похожей на других женщин. Пора бы уже найти разгадку.
Кое-что было и так ясно. Например, Коулу очень нравилось, как у Лины спускается на шею непослушный локон, когда остальные собраны на затылке. И такой красивой груди видеть еще не приходилось. Да и вообще тело роскошное. Негромкий, с едва заметной хрипотцой смех. Даже думать вредно: тут же рождается желание от одной мысли о ее смехе. Разве не странно?
