Слепая зона - Ольга Вечная
— Презервативы закончились, Элин, — выдыхает он. — Расслабься.
Делает несколько быстрых движений — правильных, в меру резких и нежных. Закрываю глаза и позволяю. Внизу живота зарождаются искры, сердце разгоняется. Я жадно втягиваю запах Платона, вцепляюсь в плечи. Он замирает скалой. Двигается только рука.
Такой... основательный. Просто наслаждаюсь его кипящей энергией и всей той нетерпеливой страстью, в которую он меня погружает, словно клубнику в шоколад. Чтобы самому же потом слопать.
Касания, объятия, стоны и вздохи. Лопатка падает на пол.
Оргазм внезапный и острый, я зажмуриваюсь, испытывая все это с Платоном, обнимая и поглаживая очень нежно, собственнически. Сама себе поражаюсь.
Мы снова смотрим друг на друга, он выглядит таким довольным, что страхи и сомнения вмиг блокируются. Платон ни о чем не просит, ничего не требует, просто счастлив. Я тоже счастлива, хотя и растеряна. Обожаю его в этот момент настолько сильно, что опускаюсь на пол. И стягиваю с него штаны.
Рука Платона, дернувшись, сжимает подоконник. Напрягается, вздуваются вены. Он борется с дрожью и шумно дышит, когда обхватываю губами головку. Он так ярко реагирует, что я влюбляюсь окончательно.
***
Платон срубает омлет с колбасой и тосты за минуту. Косится в мою сторону с некоторой жадностью.
— Что? С тобой поделиться? — спрашиваю.
Качает головой, хотя сам облизывается.
— Дело не в этом.
— А в чем?
— Ты красивая, — говорит он вдруг, без какого-либо пафоса и торжественности. Пялится. — Самая красивая девушка из всех, что я видел. Не могу перестать на тебя смотреть.
После ночи любви и безумного утра слова поражают всю нервную систему разом. На все клетки действуют. Я вцепляюсь в вилку, кусок в горло не лезет. Краснею, убираю волосы за уши. И конечно, не могу побороть улыбку, увидев которую, Платон довольно улыбается сам.
Он и правда, блин, пялится на меня, а не на мой омлет. К этому выводу прихожу спустя полминуты.
— Это приворот, — быстро сообщаю.
— В смысле? Что?
Я решительно встаю из-за стола, подхожу к нему и усаживаюсь на колени. Предлагаю немного омлета — Смолин послушно открывает рот.
— Я тебя приворожила, — поясняю с широкой улыбкой, пока он жует. — Немного цыганской магии. Пара заклинаний. Абракадабра!
— Серьезно? — Платон как будто радуется.
Хм. Хищно прищуриваюсь, поерзав на коленях. Он обнимает крепче и послушно открывает рот для следующей порции.
— Ну да. Ты же понимаешь, что так пялиться на женщину ненормально? По плану ты должен был разозлиться после признания, но ладно. Я подсыпала тебе в еду зелье, ты теперь мой. Кушай-кушай, на здоровье. — Отрезаю еще кусочек. — Ням-ням.
Вместо истерики и криков Смолин как-то особенно горделиво распрямляет плечи.
— Чему ты радуешься, блин? Ты нормальный?
— Как, оказывается, главный эколог проекта ради меня заморочилась. Дико приятно.
Уши аж жжет! Вот не думала, что можно посмотреть на ситуацию с этого угла.
— И тебя не смущает, что это не настоящие чувства, а магические?
Он качает головой:
— Совершенно нет.
— А хочешь, я тебя расколдую? — спохватываюсь. — Это, конечно, будет стоить некоторой суммы, но...
— Меня все устраивает. Можешь даже добавить.
Куда там добавить! И так ноги трясутся.
— Какой ты жадный. Никак тебя не раскрутить на прибавку к зарплате.
Платон смеется, я тоже хихикаю, восседая на его крепких коленях. В его стальных объятиях. Я признаюсь честно:
— Обычно все пугаются, когда я что-то такое рассказываю.
Он берет мою руку и целует пальцы. В горле пересыхает.
— Мне немного страшно. Но… — Платон гасит смешок и продолжает серьезно: — Когда страшно, нужно жать газ в пол. Это правило еще ни разу не подводило.
Опасное правило, но я рада, что в нашем случае Платон ему последовал.
Про приворот, разумеется, шутка, никаких ритуалов я не проводила, хоть это внезапно и потешило его эго. Беспокоит другое — Смолин выглядит ровно так, будто проводила. Он не в порядке. Обычно хмурый и задолбанный (сразу видно, что не фигней занимается) — сейчас Платон легкий и диковатый. Глаза блестят лихорадочно. Пялится на меня как на что-то съедобное и очень вредное, словно и правда приворожили, но организм сопротивляется.
Что ж.
Мы оба на перепутье. Приехать ко мне — было решением. Сложным для Платона поступком. Прекрасно это понимаю и все утро купаюсь в счастье — эгоистичном, жестоком, но таком безграничном, что впору захлебнуться. Сердце торопится обожать, пока снова не стало больно. Я сама будто тороплюсь. Даже не знаю, брать ли выходной сегодня, как планировала. Мне хочется поехать с Платоном.
— В общем, как захочешь отворот, — произношу аккуратно, — только скажи.
— Непременно.
— Главное, ко мне обратись, а не к другим колдуньям.
— Что? — не понимает он.
— Забей. Кушай-кушай, мой хороший. — Я снова улыбаюсь.
И Платон переключается.
После завтрака мы начинаем собираться. Вчера на вопросы о том, как отнеслась команда к случившемуся между нами в подсобке, он отвечал борзо: «Переживут». У него был каменный стояк, бешеные влюбленные глаза и горячие губы. Сегодня заметно, что уверенность была местами напускная. Однако, когда я беру ключи от ауди, Платон говорит:
— Поехали на моей.
— Почему это?
— Вечером погоняем вдвоем. Я соскучился по Акуленышу. Буду не против, если составишь компанию.
Не очень хочется уступать и идти на поводу, это выглядит, как будто я под него прогибаюсь. Тем не менее слышу собственный голос:
— Ладно.
Покорная цыганочка кладет ключи обратно в вазу на комоде.
— Слушай, а Егор будет? Я... не знаю, наверное, нам нужно поговорить с ним. Или не показываться ему на глаза... Не могу сообразить, как сгладить ситуацию.
— Я с ним поговорил уже, — отвечает Платон вроде бы спокойно, но в прихожей при этом резко становится мало воздуха.
Будто чувство вины выжигает кислород смертельным огнем. Мы карикатурно замираем и смотрим в пол.
— И как он?
— Ну... честно, так себе.
Обуваемся. Платон открывает входную дверь.
— Блинский. Некрасиво. Но знаешь, сверхдраму разводить тоже неправильно. Я понимаю, так себе ситуэйшн, но у нас с Егором ничего толком и не было. Думаю, что...
Он резко оборачивается. Прищуривается хищно, даже будто злобно. Оторопев, и сама застываю, потому что до этого Платон нашептывал, что я самая красивая на свете, пихая пальцы в трусы.
— Чего не было? — говорит он,
