Судный день - Дилейни Фостер

Он повернул голову в сторону, подальше от резкого запаха аммиака, затем открыл глаза и дико оглядел комнату. Он попытался поднять руки и только потом заметил, что они пристегнуты к подлокотникам его трона.

— Какого черта, Ван Дорен? — из его рта полетела слюна.

Я проигнорировал его, обращаясь к мужчинам, собравшимся вокруг нас.

— Есть новое Братство, — я кивнул в сторону стола Трибунала. — С новыми лидерами, — я посмотрел на Уинстона. — Новые ритуалы, — мои глаза просканировали группу. — Новые правила, — я поднял свой пузырек с прозрачной жидкостью. — Считайте, что это ваше посвящение. Одна из этих склянок содержит достаточно тетродотоксина, чтобы парализовать и убить его в течение нескольких часов. Для тех, кто не знает, это яд, извлекаемый из органов рыбы иглобрюха, — мужчины посмотрели на флаконы, потом друг на друга, на Уинстона, а затем снова перевели взгляд на меня. Да, я был чудовищем. Да, им предстояло узнать, почему они назвали меня жестоким. — Вам дали ампулы наугад. Я даже не знаю, в какой из них содержится яд, — я поднес пузырек к носу, вдыхая затхлый запах простой воды. — Каждый из вас по очереди будет проходить мимо Уинстона и заставлять его выпить свою склянку, — их глаза расширились. — Это делает любого из нас убийцей, а всех остальных — соучастниками, — я опустил пузырек обратно. — Если у вас не хватит на это сил, можете уйти и потерять свое место в Братстве.

— Ты сумасшедший, — крикнул Уинстон. — Тебе это никогда не сойдет с рук.

— Похоже, ты ел плохую японскую еду, — я щелкнул языком по губам. — У Чендлера есть чек кредитной карты, и Мэддокс должен расписаться за доставку прямо… — я сверился с часами. — …сейчас.

— Вы действительно собираетесь позволить ему сделать это? — крикнул он на всю комнату. — Это убийство!

— Это гораздо лучший грех, чем изнасилование и пытки, верно, Уинстон?

— Пошел ты! — он снова боролся с ремнями.

— Кто-нибудь, пожалуйста, заткните этого засранца.

Линкольн отошел от стола Трибунала и встал за троном. Для всех остальных он был просто еще одним человеком, помогающим своему брату. Это был жест верности, товарищества. Я в этом, говорилось в нем. Мы в этом. Его глаза встретились с моими в молчаливом признании, когда он закрыл ладонями нос Уинстона, сцепив пальцы вместе и сделав невозможным дыхание без того, чтобы Уинстон открыл рот. Это должно было быть чертовски больно, учитывая, что я сломал ему нос пару часов назад. Я сузил взгляд и кивнул ему. Спасибо. А затем я вылил содержимое своего флакона в горло Уинстона. Он выплюнул его обратно в меня.

Я провел рукой по лицу.

— Кто следующий?

Один за другим, мужчины проходили мимо, подавая Уинстону свои ампулы. Он качал головой, сопротивляясь хватке Линкольна. Он кусал ампулы. Он зажимал рот, пока его лицо не посинело. Он пил жидкость, потом выплевывал ее обратно. Он звал их по именам, умоляя о пощаде.

— Глинн, пожалуйста. Джон, не делай этого. Ричард, у меня есть семья, королевство, — говорил он каждому из них, когда они проходили мимо. Ни один из них не оказал ему милость. Ни один из них не ушел. Все шестьдесят пять человек выстроились в очередь, чтобы передать Уинстону его наказание.

Наконец, после пробирки номер тридцать один, он смирился со своей участью. Когда последний мужчина отбыл свою порцию правосудия, а Уинстон кашлял и отплевывался, я обратился к залу.

— Добро пожаловать в Братство, джентльмены, — я улыбнулся им. — Ваша преданность будет вознаграждена.

Выборы будут выиграны. Слияния будут побеждены. Имущество будет приобретено. Кроме того, Каспиан, Чендлер, Линкольн и я объединились, чтобы положить двадцать пять тысяч долларов на счета каждого из них. Это был небольшой жест, но это было только начало.

Линкольн опустил руку, вытирая покрытую кровью и соплями ладонь о переднюю часть костюма Уинстона.

Чендлер вышел в центр комнаты, неся прозрачную коробку с красной коброй внутри. Это был символ нашего общества. Эта же змея искалечила меня в лесу двенадцать лет назад. Она сделала меня слабым. Я собирался пустить ей кровь.

Я поднял крышку.

Змея подняла голову.

Чендлер поставил коробку на пол. Змея проползла по боку и сползла на пол, на его нарисованную фигуру.

В комнате воцарилась тишина. Даже Уинстон затаил дыхание.

Страх не сжимал мои нервы. Мое сердце колотилось от ярости, а не от тревоги.

Змея замерла, затем свернулась, раздувая свой капюшон.

Не было слышно ни одного вздоха, даже моего.

Я мысленно отсчитывал время.

Три.

Два.

А потом я поднял ногу и топнул, парализуя ее с силой, полной гнева. Кровь растеклась вокруг его сплющенной головы. Нижняя часть его тела сползла и скрутилась. Я опустил прозрачный контейнер на него, вверх дном, и наблюдал, как он метался и боролся, пока, наконец, не сдался и не склонился. Мне.

Коллективный глоток эхом прокатился по камере.

Я расправил плечи и гордо вздохнул.

— Джентльмены, вы свободны.

Никто не пожал мне руку, не похлопал по заднице и не сказал: Хорошая игра. Они просто сняли капюшоны, посмотрели мне в глаза, кивнули, проходя мимо, и ушли, как им было сказано. Послание было ясным. Теперь я был их фигурантом.

Когда остались только я, Каспиан, Чендлер, Линкольн и Уинстон, они смотрели, как я взял канистру с керосином из-за стола Трибунала. Я вернулся в центр комнаты и вылил его на пол, обойдя трон Уинстона.

— Ты забрал моего сына. Ты превратил Сэди в монстра. Ты украл пять лет моей жизни и убил моих родителей. То, что ты получишь, и близко не похоже на то, что ты заслуживаешь.

Я убивал только потому, что это было то, что я должен был сделать, чтобы заслужить свое место или обеспечить безопасность людей, как Лирики. Я никогда не находил в этом никакого удовлетворения. До этого момента.

Поток воспоминаний заполнил мой разум, когда я потянулся к маленькому коробку и достал спичку: голос Сэди, когда я прижал ее к дереву, резкое жало от укуса змеи, а затем ослепляющая боль от яда в моих глазах, крики, когда они украли ее. Щелчок кнута, разрывающий мою кожу, желчь в горле, когда меня заставляли трахать толстую задницу тюремного охранника. Выражение лица Сэди, когда она сказала мне, что взяла тех девушек для него, как будто она гордилась этим, взгляд моего сына, когда он впервые увидел меня. Картина родителей, с которыми я даже не успел попрощаться. Все они промелькнули перед моими глазами, монтаж боли создал реку ярости, которая текла через меня.

Я читал Графа Монте-Кристо сотни раз, ожидая того