Вера Колочкова - Благословение святого Патрика
– Уйдите, я вас прошу! Что мне, силой вас выводить прикажете?
Хорошо, Саша к этому моменту вернулся, посмотрел на их лица, проговорил тихо:
– Ирина, прекрати. Хоть сейчас не надо… так явно администрировать. Это похороны моей матери, а не педсовет.
Ирина вспыхнула возмущением, но тут же его и проглотила. Лишь взглянула на него насмешливо-жалеючи, как на сироту-несмышленыша. И отступила, отвечая на очередной мобильный звонок.
После траурной церемонии вернулись в квартиру, сели за поминальный стол, накрытый двумя приятельницами-консьержками, Анной Семеновной и Анастасией Васильевной, трогательно принявшими участие в хлопотах. Ирина произнесла короткую поминальную речь, выпили водки, молча принялись за куриный суп-лапшу. Ангелина Макаровна строго смотрела на них с траурного портрета – все почему-то дружно отводили от него глаза…
– Александр! Налей всем водки, скажи что-нибудь. Все-таки твою мать поминаем! – скомандовала Ирина через минуту.
Саша положил ложку рядом с тарелкой, распрямил спину, сглотнул нервно. Она чувствовала, как он напряжен. Как едва выносит этот командный голос… Подумалось вдруг с ужасом – как он жил-то все эти годы под таким… колпаком?
– Ну? Что же ты? Тебе совсем нечего сказать? Даже элементарных приличий соблюсти не в состоянии?
– Ирина, прошу тебя… Прошу тебя, заткнись, пожалуйста. Хоть на минуту – заткнись.
Даже Лиза от него этого не ожидала… Уж не говоря об Ирине. Женя поперхнулась лапшой, глядела на отца удивленно. И все поминающие тоже застыли, не донеся ложки до рта.
– Что… Что ты сказал? Ты… Да как ты…
Иринино лицо вмиг сделалось красным и влажным, капельки влаги выступили над верхней губой, и она нервно убрала их большим и указательным пальцем.
– Это у тебя?.. У тебя хватает совести хамить мне? Да ты… Что ты без меня вообще можешь? Ты даже мать не можешь толком похоронить! Все я, я за тебя сделала, как всегда, впрочем! И на свои деньги, смею тебе заметить! Много ты сам-то заработал? Даже копейки на похороны не дал… И вот, вместо благодарности…
– Прекратите… – хрипло прошелестела Лиза со своего места, схватив Сашу под столом за руку и крепко сжав ее.
– Прекрати, мама!
Хорошо, что ее слабый голос утонул в более громком, Женином. По крайней мере, те же пресловутые приличия удалось соблюсти. А Женю уже несло…
– Это же все неправда про деньги, мам! Зачем ты… так? Ты же сама их утром в шкафу нашла, они же бабушкины! Да и в остальном… Это ведь папина мать умерла… Уж справился бы как-нибудь… Зачем ты так, мам? Еще и при всех…
– А, да ну вас… – нервно смяла Ирина льняную салфетку, которой промокала взмокшее от влаги лицо. – Делайте, как знаете… Хочешь, как лучше, выкладываешься, стараешься… А получается… Да ну вас!
Встав из-за стола, она быстро прошла через гостиную, прижимая салфетку к виску. Лицо дрожало от обиды, по-прежнему было красным и влажным. Женя проводила ее взглядом, всхлипнула, уронила лицо в ладони.
– Пойдем… – потянул ее за локоть Саша, вставая со стула. – Пойдем домой, Лиза…
Она суетливо поднялась, покорно последовала за ним. Проходя мимо Жени, Саша тронул ее за плечо, остановился на секунду. Женя дернулась нервно, стряхивая его руку с плеча, всхлипнула глухо. И замотала головой из стороны в сторону – не надо, мол, уходи…
До дома шли пешком. На улице было душно, влажно, где-то далеко погромыхивало, несло на город плотную сизую тучу. Вдруг подул сильный и влажный ветер, тополя суетливо захлопотали листьями в ожидании дождя. И он налетел сразу, без упреждающих первых капель, рухнул веселым потоком, хохоча первым раскатом грома над головой… Ага, не спрятались, не успели! Ужо я вас, отхлещу по печальным лицам, напомню, что жизнь продолжается! Бегите, жалкие зайцы, бегите… Ну, хотя бы сюда, под навес кафе…
Сели за столик, мокро отряхиваясь, трудно дыша. Он взглянул на нее, улыбнулся:
– Вот это ливень… Прямо врасплох застал… Ты вся промокла, Лизонька!
– И ты…
Заказали горячего чаю, сидели молча, изредка посматривая друг на друга и обнимая кружки руками. Он протянул руку, убрал мокрую прядку с ее лба, заправил за ухо.
– Ты не обижайся на нее, Лиз… – вдруг проговорил тихо.
– На кого? На Ирину?
– Ну да… Понимаешь, на нее бесполезно обижаться. Мне иногда казалось, она и сама себе не рада… Трудно в себе избыток воли носить, это как наказание божье, как тяжелый мешок за плечами… Несешь, и вздохнуть нельзя. И скинуть нельзя. Не обижайся…
– Да я и не обижаюсь, что ты. Я понимаю. И маму твою… Она тоже излишне волевая женщина была.
– Да. Именно – излишне… Но мама меня любила по-своему и о моей судьбе беспокоилась тоже по-своему… И я ее тоже любил. Знаешь, никак не могу поверить, что мамы больше нет, что надо привыкать говорить о ней в прошедшем времени… Кстати, знаешь, как она нас с тобой называла?
– Как?
– Парочка нежных мудозвонов…
– Как?!
– Да. Именно так. Она любила подобные выражения. Мы с тобой парочка нежных мудозвонов, Лиза…
Она помолчала, потом усмехнулась грустно:
– Да уж… Наверное, мы и впрямь выглядим смешными со стороны… Этакими странными чудиками. Хотя – смотря с чьей стороны… Если смотреть на нас с точки зрения волевого представителя социума… Конечно, мы для них смешны. Но вот ведь в чем закавыка, Саш… Мы почему-то даже и не думаем над ними смеяться? Нам и в голову такое не приходит? Мы же не называем их… всякими обидными словами?
– Хм… А тебе хотелось бы?
– Нет, никогда не хотелось… Знаешь, я всю жизнь жила среди людей, знающих о Чехове только по рассказу «Ионыч» из школьной программы. И всегда боялась свою почти неприличную любовь к Антону Палычу обнаружить… Старалась мимикрировать, как ящерица-хамелеон. Только, наверное, плохо у меня это получалось… Оттого я такая безвольная, никогда за себя толком постоять не могу.
– Так волю, Лизонька, там, наверху, тоже по особым талонам распределяют… Чтобы она таким, как мы, на плечи особо не давила. Она ценителям холодильников и пластиковых окон гораздо нужнее, у них же вся жизнь – борьба. А нам бороться не с кем. С Чеховым, что ли?
– Ну да…
– Знаешь, у меня дед в этом смысле хорошо говорил… Что-то вроде того – всякому своя радость от бога послана… И одна радость другой не помеха, если по большому счету. Надо просто уметь понимать ее, чужую радость, но при этом и свою не обижать. Пусть другие обижают – это их дело. А ты свою – не дай бог. Что тебе дано, тому и будь предан. Да мы уж с тобой не раз говорили об этом!
– А кто он был, твой дед?
– Известный ученый-географ, Сергей Васильевич Иваницкий… И дед, и отец… Правда, отца я не знал. Когда он погиб в экспедиции под Тянь-Шанем, я еще не родился. Тут, знаешь, целая история, как я в жизни деда с бабушкой образовался… Можно роман писать, с сюжетом не ошибешься. Моя мама ведь на самом деле не Иваницкой была, а по паспорту Верещагиной…
