Лекарство от скуки. (Не) твоя девочка - Ольга Николаева
– До какого такого?
– До истощения. Ты ж не просто так в обморок звезданулась?!
– Усталость. Нервы. За Настю беспокоилась… А тут еще сюрприз такой…
– Для меня, между прочим, сюрприз был пожестче. Но я же не упал, когда узнал?
– Тебе нельзя. Ты мужчина.
Аля очень хотела верить, что этой исчерпывающей фразой допрос и закончится. Зря надеялась, конечно.
– Отмазка неплохая, но не работает. Я посмотрел информацию по твоим счетам. Там ноль. Вообще пусто. На что ты живешь, Ракитина?
– Какое ты имел право лезть в мои личные данные?! Кто тебе такое позволил? – Возмущаться с набитым ртом – то еще удовольствие. Но Аля хотела и есть, и возмущаться. Пришлось совмещать приятное с полезным.
– Ты растишь мою дочь. Я должен знать, в каких условиях… – Мужчина пожал плечами, показывая, что наезд его никак не задел.
– Ты видел все прекрасно. Настя ни в чем не нуждается! У нее все есть, и все самое хорошее!!!
– А мать, которая может потерять сознание в любой момент, – это приятный бонус, я так полагаю?
– Если бы не этот ураган, я бы со всем справилась. И вообще, это ты виноват! Со своим эффектом неожиданности!
– И ты даже не будешь отрицать, что Настя – моя дочь? – Пальмовский вдруг посуровел. Отложил в сторону приборы и салфетки, уставился на Алю взором, который мог бы испепелить.
– А нужно? – Аля ответила зеркально. Ей надоело ходить вокруг да около самого важного. Очень хотелось поиздеваться над Виктором. Очень. Только язык с трудом поворачивался.
– Можно попробовать… Валяй! – Он барским жестом дал отмашку.
– Настя – моя. Этого достаточно.
– Ты меня лишила возможности растить ее. Я просрал целых пять лет ее жизни, Аля! Понимаешь ты? Их просто не было у меня! Чем возвращать будешь? – Невозмутимость с Виктора слетела, как шелуха. Он подскочил и зашагал по номеру, размахивая руками.
– А где ты сам-то шлялся, когда я ее растила?
Пальмовский встал, как будто врезался во что-то с разбегу. Прямо посреди комнаты и застыл. Медленно повернулся к Але, глядя исподлобья. Стало не по себе от этого взгляда, какого-то застывшего и холодного…
– Ты уверена, что хочешь знать?
Пришла пора и ей отложить приборы, вытереть рот салфеткой и медленно подняться. Почему-то Аля была уверена, что торопиться теперь некуда. Они уже не выйдут из этого номера, пока во всем не разберутся.
– А что ты можешь мне поведать такого страшного? Страшнее, чем остаться одной и беременной? И ни черта не знать, где бродит отец ребенка, чтобы ему хоть что-то рассказать?
Она подошла вплотную к Виктору, смотреть приходилось, задирая голову, но девушку это нисколько не охладило. Руки чесались дать пощечину по этой наглой, самоуверенной, такой гадкой и такой до ужаса любимой роже! Самой было страшно от того, как сильно Алю штормило: самые полярные эмоции раздирали на части. Она бы вообще была не против, чтобы забыть о прошлом. Сделать вид, что ничего плохого и обидного не случилось… Начать все с чистого листа и жить счастливо…
Но разве так можно, когда у вас общий ребенок, и ты боишься сделать ему так же больно, как сделали тебе самой когда-то?!
– У меня был шанс получить реальный срок. А тебе – создать проблемы с криминалом. Это если коротко.
Ответ был сухим и исчерпывающим. Але и хотелось бы узнать подробности, и в то же время – руки холодели от сознания опасности. От того, что прошлое Пальмовского могло оказаться гораздо темнее, чем просто история бабника и безответственного человека.
– А если не коротко? Я хотела бы подлиннее…
Мужчина вздохнул, на секунду прикрыв глаза. Казалось, что ему тоже не хочется ни о чем вспоминать. Что он бы не против удалить все лишние файлы из памяти. Сейчас Пальмовский выглядел старше себя самого лет на двадцать, если не больше. Как-то мигом осунулся и постарел.
– Отец заигрался в политику, связался не с теми людьми. Сам сел, а следом потянули и меня. Семье и родным угрожали, следили, портили имущество…
Он замолчал, видимо, подбирая слова.
– И ты не захотел меня подставлять? Так, что ли?
Как все просто оказалось. И как все сложно… Подонок, поигравший в любовь и бросивший, оказался благородным принцем… Так заманчиво было бы поверить в это, так легко простить, узнав… Но память о сердце, которое долго не хотело склеиваться, о разорванной в клочья самооценке, о том, как не хотела даже смотреть больше в сторону мужчин… Слишком много всего кололо занозами, чтобы Аля так просто сдалась.
– А тебе приятно было бы, если бы двери твоей квартиры расписали красной краской с гадостями? Чтобы за тобой постоянно ходили какие-то два жлоба? У которых на лбу написано, что зарежут на ходу, и даже не заметят, что случилось?
– Что, даже такое было?! – Аля оглянулась в поисках поверхности, на которую можно было бы присесть. День, и без того ужасный, становился все хуже и хуже.
– И не только это. – Он кивнул. – Да иди ты уже на кровать обратно. И так еле на ногах держишься. Не хватало мне нового обморока…
Не дожидаясь ответа, Пальмовский потащил ее в заданном направлении. Аля не спорила, потому что и сама не хотела падать. А в ногах правды нет.
– В общем, Аль. Мне реально пришлось отсюда сваливать, причем надолго. И мать увез, от греха подальше. Думал, вернусь, найду тебя, объясню все… А ты пропала. И Славка, козлина такой, ни словом не обмолвился… – Пальмовский со злостью ударил кулаком по ни в чем не повинному столику.
– Он мне слово дал, что ты ничего не узнаешь. Не приставай к человеку. Если бы не Славик, я бы тогда с ума сошла!
– Зачем он дал тебе это слово, Аль? Клинья к тебе подбивал, что ли? Что это за интерес такой, не раскроешь секрет?
Ревность. В его голосе звенела яростная ревность. Вроде бы, и смешно, и глупо… Но в Алиной душе расцвело злорадное удовлетворение. Значит, не одна она мучилась гадкими мыслями, что Пальмовскому где-то с кем-то сейчас хорошо…
– Он прекрасно понимал, от кого я беременна. Хотел присматривать за мной и ребенком, боялся, что я куда-нибудь спрячусь. Или вообще что-то нехорошее сделаю…
У нее никогда не было
