Мой сводный тиран - Адалин Черно
— Оладьи с медом и цезарь, — за меня делает заказ Глеб.
Он точно знает, что я не откажусь от любимых блюд.
В это кафе мы приходим постоянно. Оно находится чуть дальше от работы, и здесь нет риска нарваться на сотрудников. Не то чтобы я переживала, но не хочу разговоров и пересудов, не хочу, чтобы говорили, будто мы вместе или я пользуюсь его покровительством.
— Как дела, Мариш? Расскажешь, что нового?
— Миша приходил, — я так легко рассказываю ему о Мише, что и самой не верится.
— Снова он? — если Глеб и злится, то внешне это почти никак не отражается. Он спокоен, размеренно дышит, руки прямо сложены на столе, а не сжаты в кулаки. Интересно, он научился выдержке или вдруг понял, что не все в жизни будет по его и не всегда?
— Ему трудно, — замечаю я.
На самом деле, когда я сказала Мише, что между нами все кончено, я и предположить не могла, что он поведет себя так… странно. Почти каждый день Миша приезжает ко мне, привозит цветы, задаривает комплиментами, подарки привозит. Мне даже мама его звонила, правда, разговор у нас с ней был не из легких.
Она не стала распинаться, говорить, что без меня ее сын жить не сможет, а она… она так и представляла меня в роли невесты. Вместо этого всего она назвала меня лживой, расчетливой и ленивой, а еще сказала, что я насрала на их планы. На ИХ!
Меня до сих пор трясло не столько от постоянных приездов Миши, сколько от его матери. Он хотя бы не пытался сказать, какая я дрянь, что посмела его бросить, наоборот, он пытался все вернуть, обещал, что пойдет на работу и мне не придется устраиваться куда-то еще, при этом… он говорил это так, будто делает мне одолжение.
Я так дико устала.
Вдруг захотелось поехать куда-то далеко-далеко, забыть обо всем и…
— Хочешь, я поговорю с ним?
— Что? Нет!
Нам приносят заказ, после чего мы приступаем к еде. Обед проходит быстро и почти незаметно. Глеб, как и обещал, не давит, ничего не требует, но… но у меня внутри все давит от ощущения, что я привязываюсь к нему сильнее.
В офис мы возвращаемся с небольшим опозданием. Я захожу к себе в кабинет и приступаю к работе. Вечером я еду к маме. Мы договорились встретиться, и я должна рассказать ей о Мише. О том, что никаких отношений между нами больше нет. Я почему-то трусливо молчала, не зная, будет мама довольна или расстроится.
К вечеру я заканчиваю работу и выхожу из офиса, теплее кутаюсь в пальто и натыкаюсь взглядом на Мишу, который стоит у своей машины с букетом цветов. Отчего-то именно сейчас меня это раздражает. Его напор, нежелание понять, что мы разошлись. Я правда думала, что все будет проще, что будет по-другому, что он просто примет это и уйдет, но он устраивает цирк, а я становлюсь вынужденным актером.
— Миша, мы все обсудили, у меня нет времени куда-то ехать, — устало произношу. — Я спешу на встречу с мамой.
— Я тебя отвезу. — Он тыкает мне розы так, что мне не остается ничего другого, как принять их, а после хватает за локоть и, несмотря на сопротивление, тащит к машине.
— Я доеду сама.
— Я отвезу тебя.
— Отвали от нее, лупоглазый, нам по пути, и я отвезу Марину к матери, — откуда-то появляется Глеб.
Я вырываю руку из захвата Миши и отхожу на пару шагов.
— На, и веник свой забери! — Из моих рук вырывают цветы.
Глеб больше ничего не говорит, идет к машине, и я следую за ним. Было бы правильно остаться рядом с Мишей, поговорить, но я чертовски устала быть правильной и виноватой во всем. Почему бывший парень не может принять расставание как мужчина? Прекратить приходить, спрашивать, дарить цветы, заводить разговоры и пытаться сделать так, чтобы я вернулась. Зачем это давление на жалость, которое никому на самом деле не нужно, ни мне, ни тем более Мише.
Я сажусь в машину к Глебу и спрашиваю:
— Ты как узнал, что я встречаюсь с матерью?
— Отец сказал. Он позвал меня к себе на серьезный разговор и попросил тебя прихватить, мол, ты с мамой договорилась встретиться, раз вам все равно по пути, то…
— Поняла.
— Этот снова на жалость?
— Глеб, не надо так, — прошу у него, отворачиваясь.
Он прав, но я не хочу этого признавать. Не хочу, чтобы Миша выглядел жалко, хотя именно так все и есть. Он ведь даже не попытался отстоять свое мнение перед Глебом. Просто молча забрал цветы и… остался стоять у своего автомобиля. Слабохарактерный.
Я не замечала этого у него раньше, он принимал решения, разбирался с проблемами, когда это было нужно, но рядом с таким, как Глеб, он мерк на глазах. Или же он всегда был таким, а я стала замечать это только теперь?
— А как, Марина? Он же даже расстаться с тобой по-нормальному не может, принять поражение и…
— А Софи сможет? Сможет взять и отвернуться, если вдруг ребенок окажется не твой? Она что, думаешь, побежит к другому?
Глеб замолкает, с силой стискивает челюсти и смотрит впереди себя. Я знаю, что не стоило этого говорить, но мой мозг отчаянно отказывается слушать Глеба и на меня действует его “правильность”. Он пытается показать мне, что вокруг все плохие, что этот поступает не так, тот неправ, а сам? Какой он на самом деле?
Мы подъезжаем к дому мамы с папой через час, Глеб паркует машину, мы вместе выходим. Мама и Давид встречают нас улыбками, а маленький Кирилл весело бегает, а когда замечает нас, тут же несется навстречу и обнимает своими маленькими ручками.
Сразу обоих.
— Пливет! Маися и Геб!
