Мандаринка на Новый год - Дарья Александровна Волкова
Глава семнадцатая,
в которой Николай страдает и работает, а Любовь – работает и страдает
Ник всегда считал, что потеря аппетита и бессонница на нервной почве – либо фантазии впечатлительных барышень, либо признаки конкретно запущенного невроза. А теперь на своей шкуре ощутил все прелести этой «фантазии».
Он вкалывал как про́клятый. Задерживался на работе. Подгребал все дежурства, какие только были. На работе еще как-то удавалось поспать, как ни странно – несмотря на то, что будили и дёргали. Но дома – дома он стал спать совсем плохо. Вот вроде бы и устал, и глаза уже слипаются, а стоит только коснуться головой подушки – и всё. Кино включают, блин!
Он впервые вынужден был расписаться в собственном бессилии – он собственной голове, собственным мыслям не хозяин. Потому что думать о случившемся смысла не было. Но не думать не получалось. И это были даже не мысли. Это было мучительное осознание собственной потери.
Люба не отпускала его даже в беспокойных, рваных снах. Она ему снилось обнажённая, с капельками пота над верхней губой, с закрытыми глазами. Выгибается, постанывает. Под другим. Чужие руки накрывают идеальную грудь. Чужие губы целуют.
Он просыпается посреди ночи с бешено колотящимся сердцем. И так хочется сказать себе: «Успокойся, это всего лишь сон». Но – нет. Это не сон. Это, мать твою, правда! Он встаёт, идёт в ванную комнату, умывается холодной водой. Потом на кухню, берёт бутылку минералки из холодильника. А после не может уснуть до утра, и ненавидит и презирает себя за эту слабость, за то, что на поверку оказалось, что у него вместо нервов – варёные макароны. Никогда бы не подумал, что такое может быть с ним. Что вообще такое бывает. В реальной жизни.
В конце концов, это не могло не сказаться на работе. Владимир Алексеевич прямо спросил, в чём дело, и не дать ли Нику пару дней отгулов? Нина Гавриловна, медсестра, тоже деликатностью не отличилась.
– Николай, а я тебя предупреждала. Вот что ж вы за люди – молодёжь? Никогда не слушаетесь старших! Вот говорила я: не для тебя она? Говорила. А теперь вон на тебя смотреть тошно. Такого парня… Эх…
У него нет сил даже спорить, оправдываться, огрызаться. Ник подошёл к окну. На дворе хмурый мрачный ноябрь. И пироги с капустой совсем невкусные.
С этим надо что-то делать – если уже работа начала страдать. Ему ошибаться нельзя никак. Спросил у отца, что лучше принимать от бессонницы – золпидем или нитрозепам? В ответ получил подзатыльник и совет: «Водку!» Мысль о спиртном вызывала отвращение, а вот отеческая длань оказала все-таки терапевтическое действие. Стыдно стало. Ну, надо же как-то справляться с собой. Не пацан уже. Ну, наломал дров. Ну, получил по заслугам. Жизнь на этом не кончилась. Хотя вот в данный момент кажется, что именно кончилась. Надо за что-то цепляться. Работа. У него есть работа. Его слабости не должны на ней отражаться.
Спустя две недели он снова смог нормально спать. А вот аппетит так толком и не вернулся.
* * *
– Любка, прекрати ребёнка баловать!
– А кто балует?
– У него этих тракторов уже столько, что складывать некуда.
– Ну, нравится же Ванечке, – Люба рассеянно смотрит на племянника, увлечённо исследующего новую игрушку. Берёт чашку с чаем, но, так и не отпив из нее, ставит на стол. Рассеянность и задумчивость заметны невооружённым взглядом. Как и роскошный браслет на запястье. И Надя решается спросить:
– Красивая вещь. Можно посмотреть?
– Да, конечно.
Люба расстёгивает замочек и протягивает сестре браслет. Но у Нади странное чувство, что эту вещь хозяйка выпускает из рук крайне неохотно.
Надежда защёлкивает браслет на собственном запястье – на ее руке он сидит так же хорошо, как и на Любиной. Поворачивает руку из стороны в сторону.
– Красота какая. Это кто же тебе такие дорогущие украшения дарит?
– А точно дорогущие? Я не очень в этом разбираюсь, ты же в курсе. Это ты у нас ювелирный эксперт стараниями Вектора.
– Ну-у-у… – Надя с видом профессионального ювелира прищурилась, разглядывая украшение на собственном запястье. – Две, две с половиной тысячи, думаю.
– То есть это… бижутерия?
– Ну, мать, ты даёшь… Две с половиной тысячи евро!
– ЧТО?! Сколько?!
– Ну, в этих пределах. Я же говорю – дорогой подарок. Люб, надеюсь, ты понимаешь… Не хочу тебя учить жизни, но если ты принимаешь такие подарки от мужчины, то даёшь ему определенные надежды. И берёшь на себя определенные обязательства. – У сестры дрогнули губы.
Но Люба промолчала. А Надя не смогла удержаться:
– Любашик, кто он?
– Неважно.
Обидно такое недоверие от сестры. Тем более что сама Люба в свое время оказалась осведомлена о сердечных делах Нади едва ли не лучше самой Нади.
– Это Ник, да?
Сначала Наде кажется, что Люба не ответит. Но та произносит тихо, отвернувшись и глядя в окно:
– Да. Только я не хочу об этом говорить. Не сердись, Надюш. И верни мне мой браслет, пожалуйста.
* * *
– Витя, ты представляешь?! Это все-таки Ник!
– Что Ник?
– Ну, Ник и Люба!
– Офигеть… Как они так вляпались-то… друг в друга… Я их не могу представить вместе.
– Знаешь… – сказала Надя задумчиво. – А я могу. Если у них всё… по-настоящему.
– Не знаю, как у них там, но Колька в последнее время отмалчивается и психует.
– А Люба грустная. Блин… Как бы им помочь?
– Никак. Двое дерутся – третий не мешай. Полезем – только хуже сделаем.
– Ну, жалко же дураков.
– Да кто ж спорит. Жалко.
* * *
В какой-то момент Люба поняла, что она опасно привязалась к Егору. И что это чревато новыми потрясениями – для него, в первую очередь. Но без мастерской жить уже не могла. И что делать? А решение оказалось простым – как в детстве. Если не знаешь, что делать – иди к папе. Папа всё знает.
Она скрывала от родителей свое увлечение стеклодувным делом. Не могла объяснить почему. Придумывала какие-то несуществующие мероприятия, встречи, оправдывая свое почти ежедневное отсутствие дома до позднего вечера.
