Вне конкуренции - Марта Крон
Её память восстанавливается пошагово, врачи следят за тем, чтобы воспоминания не сломили её разом. Она уже понимает, что муж не вернётся, а сын жив. Следом пришло, что и дочка жива. Тема Давида даётся ей сложнее, она наотрез молчит, но всё же кивает на рассказы о нём. Но определённо точно никаких истерик больше не закатывала, да и вряд ли будет. Принятие оседает в её мозгу по чуть-чуть, но стремительно. Она вспоминает свою нужность, что она Мама.
А я… не могу насладиться в полной мере. Чего-то не хватает. Не заполняет душу до конца. Не получается радоваться на полную. Что-то грустное перекрывает. Короткая вспышка счастья за, идущих на поправку, маму и Давида превратилась в поволоку затяжного ожидания.
Розанов должен закрепить эту картину.
Вот кто недостающий пазл. Он стал частью сердцевины, пробрался туда, где только семья, где только любимые обитают. И я хочу улыбаться в кругу всех близких, а выходит, что видит только мама. Тяга к Игнату выматывает и душу, и тело. Я могу противиться, но он привязал меня к себе цепными тросами.
Это мука, когда чувствуешь себя неполноценной.
Словно мир сузили только до того самого утерянного кусочка сердца. Только и чувствую:
Найти. Вернуть. Сложить вместе. Чтобы целиком и навсегда.
- Если не хочешь мне говорить, расскажи брату. – вдруг произносит спокойным тоном мама и я впиваюсь в её лицо ошарашенным взглядом.
Сколько слов и по делу!!
Мне запретили бурные эмоции, ни намёка на вскрики, подпрыгивания, трясучку и тому подобное. Слёзы тоже нежелательно, но тут мне были неподвластны эмоции. Выплеснуло, как на духу. Всё должно быть с ровным дыханием.
Проглатываю шумные переживания и улыбаюсь дрожащими губами:
- От вас ничего не скрыть, Нелли Тимуровна?
- Нет. – порхает её ладонь на моих влажных щеках. – Ты выглядишь так, будто это ты сошла с ума, а не я.
- Мам… - а, чёрт, опять слёзы рекой.
- Сходи в этот раз к нему одна. Расскажи всё, что мучает. У вас с ним своя волна. Я буду только мешать.
- Уверена?
- Уверена. Давид соскучился по своей сестрёнке.
Ах, Давид.
Всегда мне был и другом, и братом, и отцом, а иногда превращался и в сверстника, чтобы лучше понимать. То дурачился вместе со мной, то наставлениями сыпал. Мог и полотенцем по заднице настучать. Было такое. Потом переживал об этом больше, чем я. Цветочки мне на утро принёс, молча ткнул ими в лицо, стыдливо глазками хлопал. Но не извинился, гад! Авторитет же нельзя ронять.
С трудом разрываем с мамой объятия. Мелко-мелко целую её лицо, она в ответ шутливо дёргает меня за мочку уха, совсем, как папа когда-то… выуживает у меня улыбку. Закрываю дверь и иду с сопроводителями по белому коридору, ёжусь от стерильной обстановки. У Давида отдельный бокс. Вход только по пропуску врача. Самому туда не попасть. Прохожу мимо охраны Розанова. День и ночь дежурят несколько бойцов, могут и остановить, если почуят неладное. Уже слышу знакомое пиликание приборов, в нос бьёт запах лекарств, глаза находят койку, на которой лежит Давид. Встречаю его поцелуем в нос и утыкаюсь лбом ему в ухо.
- Не надоело спать? – бурчу я по-доброму. – Столько всего происходит, а ты дрыхнешь!
Выдыхаю и чтобы чем-то себя занять, чищу пальцами мужские брови, хоть они и так чистые.
- Ты хоть чувствуешь, что тебя выводят из комы, а, Дав?? – шкрябаю подушечкой у него на носу, жму на кончик, пип-пип. – Нам приказано разговаривать с тобой, даже если, кажется, что ты ничего не слышишь!
Внимательно слежу за его дыханием, вдруг сейчас, как загребнёт воздух, как откроет глаза.
Угу. Это слишком просто для нашего Акилова. Лежать и ничего не делать-то комфортнее.
- Слушай, ну уже не прикольно! Тебя столькими лекарствами напичкали, кучу тестов над тобой провели, всякие электростимуляции мозга сделали, мне даже про какие-то ультразвуки врач говорил, но я ничего не поняла…
Останавливаю поток упрёков, не в ту степь меня повело. Ещё запомнит это всё, потом повторится история с полотенцем. Побьёт на самом деле, глазом не моргнёт.
Сижу и страдаю фигнёй. Вожу запястьем у ноздрей брата. Говорят, что даже духи родного человека могут повлиять на быстроту выхода из комы. Уж не знаю, правда или нет, но я использую все методы. Врачи называют это синдромом запертого человека. Будто Давид всё слышит и понимает, но не может ответить, поэтому нам нужно постараться улучшить его отзывчивость.
Как раз в день моего приезда, ещё полторы недели назад, лечащий врач брата сообщил, что снижает дозировку препаратов, удерживающую его в коме. Этот процесс будет проходить поэтапно. Ждём пробуждение буквально на днях. А пока, мы с мамой тоже должны его подталкивать.
Оборачиваюсь на дверь, знаю, что снимают камеры и за мной в данный момент идёт тщательное наблюдение, но убеждаю себя, что никого нет и я здесь одна. Прокашливаюсь. Чувствую себя полной дурой, но открываю рот и начинаю выть. Да, пением это никак не назвать. Даже с натяжкой. В детстве я очень любила дразнить брата своим душевным исполнением. Такой фальшь любого на ноги поднимет, лишь бы удрать и спасти своё психическое здоровье.
В голову ничего не идёт, так что перемешиваю обрывки фраз из разных песен. Иногда даже ноту тянуть пытаюсь, а Даве хоть бы хны. Накапливается напряжение, начинает дрожать голос, сбиваюсь с выдуманной мелодии. На поверхность снова лезет душевная боль. Пение перерастает в откровенный вой раненой волчицы. Дыхание перемешивается с рваными всхлипами. В какой-то момент силы с надрывом заканчиваются и моя голова убито падает возле руки брата. Рыдаю прямо ему в пальцы. Не выдерживая внутреннего разрушения, удушающего удержания правды в
