Поспорь на меня (СИ) - Эн Вера

— А это я перед выпускным пообещал себе тебя на танец пригласить.

Катя хлопнула глазами. В груди взмыли вверх взволнованные бабочки.

— Меня? Ты же в школе меня едва выносил.

Рома снова усмехнулся и прижался губами к ее виску.

— Много ты знаешь, Сорокина, — пробормотал он, и Кате оставалось только признать, что нет, совсем ничего не знает.

— А почему не пригласил? — совсем тихо спросила она. Неожиданно стало от этого почти до слез обидно. Вот с Бессоновой Ромка танцевал, это она точно помнила. А сама что не так сделала, если он даже данное себе обещание не сдержал?

Почти год прошел — а у нее только сейчас открывались глаза.

— Смеешься, Сорокина? Это среди ночи можно представлять себя этаким лихим гусаром, который с президентом школы на выпускном отожжет. А на деле никому не хочется после твоего отказа посмешищем перед всем классом оказаться. Ты ж тогда так никого к себе и не подпустила.

— Да я!.. — Катя аж подскочила. Самая кошмарная вечеринка в ее жизни! Куча обязанностей, из-за которых Катя порой даже присесть не успевала. Строев этот, следивший за каждым ее шагом. Бессонова, уводившая из-под носа самых приличных парней. А с неприличными Катя, конечно, танцевать не собиралась — не привыкла довольствоваться объедками.

Вот только Ромка к последним никогда не относился — уж в этом Катя не ошиблась.

— Пригласи сейчас! — неожиданно даже для самой себя проговорила она и в упор посмотрела на Ромку. — Обещаю: не откажу.

Рома пару секунд выдерживал ее взгляд, словно оценивал, а потом сорвался с места и исчез в собственной спальне. А еще через полминуты оттуда донеслись звуки самого узнаваемого танца в мире.

— Вальс? — оторопела Катя, когда Ромка вернулся к ней и многозначительно протянул руку. — Я не умею, Ром!..

— Я умею, — и не подумал смутиться он. Катя сжала в смятении руки.

— Я отдавлю тебе все ноги!

— Я переживу, — упорствовал Ромка. — И никому не скажу. Пошли, Катюха; тут, кроме нас с тобой, никого нет, некого стесняться.

Мысль о том, что стесняться она могла именно его, почему-то не приходила в светлую Давыдовскую голову. Не хотела Катя предстать перед ним неумехой. И разочаровать.

— Ром, ну почему нельзя выбрать танец попроще? — прибегла к последнему доводу она, но он категорично мотнул головой.

— Потому что я хочу танцевать с тобой вальс, Сорокина! — отрезал он. — Гусары танцуют исключительно вальсы, а ты знала, с кем связалась. И кому пообещала не отказывать.

Рука у него, несмотря на уверенный тон, чуть дрогнула, и Катя больше не могла артачиться. Сжала Ромкины пальцы и позволила увести себя в зал. В конце концов, уже половина мелодии прошла, вряд ли за вторую половину Катя успеет нанести комнате и ее хозяину столь существенные разрушения, что последний выставит ее за дверь. К тому же он сам напросился. И Катя, если что, ему это припомнит!

Но глупые мысли и глупые страхи растворились, едва только Ромка положил руку ей на спину — так уверенно, знающе и немного вызывающе. Горячая ладонь обожгла даже сквозь блузку, и Катя пожалела, что ее рука должна лежать всего лишь на его плече. Хотелось так же пытать его собственным жаром, а еще лучше — дотронуться до самой кожи, услышать быстрое неровное дыхание, стереть эту снисходительную ухмылку с его губ…

— Расслабься, Кать, — негромко и как-то очень проникновенно проговорил Ромка. — Ничего сложного нет: три шага с одной ноги и три шага — с другой. Я поведу, а ты просто следуй за мной. Обещаю, будет весело.

— Ох, не обещай, Давыдов, а то места на запястьях скоро не останется, — простонала Катя, но возражать не стала. Зажмурилась еще на секунду, а потом выдохнула и улыбнулась. — Веди давай! Раз взялся!

И Ромка повел. Шаг, другой, третий — Катя на удивление быстро приспосабливалась к его ходу. Он подтянул ее чуть ближе и улыбнулся, снова вспугивая бабочек. А потом вдруг закружил в повороте, прижал к себе так крепко, как никогда еще не было.

— Опять скажешь, что я болван? — шепнул он, и Катя почувствовала его желание. Твердое, вызывающее — и Катю обдало жаром с ног до головы. Ничего не придумала, ничего не показалось. И нет больше никаких сил бояться.

— Не скажу, — едва выговорила она и сунула наконец ладони ему под футболку. Рома резко выдохнул и впился ей в губы.

Катька!..

Откуда только взялась такая — смелая, отчаянная, пылкая до головокружения? Не стеснялась, не робела, словно тоже хотела — именно его, Рому, и хотела? И вжималась в него, и сжигала его, и целовала так, что земля уходила из-под ног. И не было сил терпеть и осторожничать.

— Кать!..

Он подхватил одной рукой ее затылок, а второй вытащил блузку из брюк. Собственные джинсы грозились лопнуть от любого неловкого движения, но откуда им быть ловкими, если Катюхины ладони вовсю путешествовали по его спине — сжимали, гладили, вдавливались, как будто впервые ощущали лопатки и позвоночник?

Роме было не до них. В сладкий ягодный аромат вдруг подмешался другой — чуть терпкий, едва слышный, сводящий с ума этой Катюхиной уникальностью. Рома оторвался от ее губ, присосался к шее, чтобы его вдохнуть. Катя охнула, чуть задрожала под его губами и задышала так часто, так упоительно. Рома подлез наконец рукой под струящуюся ткань ее блузки, ощупал изгиб тонкой талии, поднялся выше, почти добравшись до груди…

— Ром!..

Где-то в мозгу кольнули совсем неуместные виноватые нотки. Да нет же, нет, Катюх! Ничего неправильного мы не делаем! Ну и пусть на третьем свидании! Ну и пусть — вот так, с трахты-барахты, ничего не обсудив! Мы же хотим друг друга, тут даже спрашивать не надо, тут все и так понятно! Так к чему?

— Ром, пожалуйста!..

А вот теперь точно не показалось. В голосе слезы, и руки уперлись в его грудь, не подпуская ближе.

Роме понадобилось время, чтобы хоть немного притушить вожделение и суметь связно заговорить:

— Кать, чего ты? Я не обижу, правда…

— Я знаю, Ром! — с какой-то болью выдохнула она и вдруг так крепко стиснула руки у него на шее, что перекрыла кислород. Рома тряхнул головой, совсем уже ничего не понимая. — Прости, у меня… Так глупо, так не вовремя!.. Я и не поняла сразу!.. Иначе не стала бы так далеко заводить, правда! Живот болел, но я думала, что… В общем, мне домой надо, пока не опозорилась совсем! Прости, я правда не хотела!..

Вообще Рома никогда не считал себя тугодумом, но то ли действительно все мысли переместились сейчас в штаны, то ли он просто ничего не понимал в девчонках и их психологии, но он все же удержал за руку рванувшую от него Катюху и всмотрелся в ее запунцовевшее лицо.

— Меня не хотела? — прямо бахнул он. — Тогда какого черта? Я же сразу предлагал!..

Катя хлопнула ресницами, пытаясь сообразить, из какой фразы ее скулежа он мог сделать подобный вывод. Потом закатила глаза к потолку, понимая, что придется все-таки обходиться без намеков.

— Ты все же болван, Давыдов! — выдала она и закрыла лицо руками. — Месячные у меня начались! Не раньше не позже! Но у девочек такое бывает! Так что привыкай!

С этими словами она запихала блузку обратно в брюки и выскочила из Ромкиной квартиры раньше, чем он сумел уразуметь смысл ее слов.

Глава 24

Сонька позвонила не вовремя. Настолько не вовремя, насколько только вообще было возможно: Катя почти закончила обе хоккейные формы — для своих и для соперников — и теперь торопливо наводила последние штрихи, чтобы следом спуститься к Ромке и показать ему свои работы. В том, что они ему понравятся, она почти не сомневалась и просто хотела поскорее его увидеть. Вот странность-то: их отношениям не было еще и недели, а Катя так привыкла к ним, но не могла ни одной лишней секунды обходиться без Ромки. Только усилием воли освобождала его от себя, когда видела, что он не успевает с учебой или работой — вот как сегодня, — и потом считала минуты до новой встречи. Наверное, это было каким-то наваждением, но Кате не хотелось от него освобождаться. Каждый день она узнавала Ромку чуточку больше — и чуточку сильнее влюблялась в него. А как иначе, если ей нравилось в нем все без исключения? Его внимательные черные глаза; его сильные и такие нежные руки с забавными браслетами на запястьях; его спокойствие и настойчивость; его откровенность и потребность ее защищать; его страстность и неспособность перед ней устоять. Его объятия, его поцелуи, его ласки, его низкий, пропитанный желанием голос. И каждая фраза — от привычного «Катюха» до обезоруживающего «Я не обижу, правда». Как будто она не знала, что не обидит, как будто могла не верить ему и сомневаться в нем. Катя впервые так полно доверилась другому человеку, чувствуя сердцем, что он это доверие не предаст, — и перестала наконец ощущать себя одинокой. Мир рядом с Ромкой становился приветливым и по-весеннему теплым, и Катя купалась в этой первой своей настоящей любви и не хотела никого в нее пускать.