Анатолий Чупринский - Пингвин влюбленный
— Солнышко! Наконец-то я нашел тебя!
— Ты в своем репертуаре! — скажет Надя. И наверняка, улыбнется своей неотразимой улыбкой. — Цветы, шампанское! Зачем?
— Есть повод. Даже два! — ответит он. И повернется. И сделает шаг ей навстречу.
— Сто-о-оять!!! — рявкнет она.
— В чем дело? — поинтересуется он, замерев на месте. — У вас в монастыре карантин, что ли?
— Ничуть.
— Тогда почему нельзя подойти, обнять и все такое?
— Нельзя мне! — мягко скажет она. — Не положено.
— Мать вашу!!! — не выдержит он. — У вас что там… совсем уже!? На мужчин и смотреть нельзя!?
— Смотреть можно.
— Прогресс, мать твою!!!
— Будешь материться, повернусь и уйду! — грозно скажет она.
— Нормальная русская речь! — возразит он. — Можно подумать, ты никогда на своей эстраде ничего такого не слышала.
— Терпеть не могу эту гадость! Тьфу! Прости меня, Господи!
— Да-а! — прищурившись, скажет он. — Не та-ак представлял я себе нашу встречу!
Он подойдет к столу, жестом пригласит ее. Она, немного поколебавшись, вздохнув, тоже подойдет к столу. Он галантно подставит ей стул. Сядет напротив.
— Что-то у нас не клеится… на сухую! Надо врезать! — решительно скажет он. И возьмет в руки бутылку шампанского.
— Без меня! — тихо, но твердо скажет она.
— В вас там… еще и сухой закон!?
— Само собой, — пожимая плечами, ответит она.
— Ни капельки, ни граммулечки… втихаря от начальства, нет!? — спросит он.
Он откроет шампанское, стрельнет пробкой в потолок и, не обращая внимания на ее запрещающие жесты, нальет полные бокалы пенящегося напитка.
— Скукотища у вас там, небось? — сочувственно спросит он, — Свет гасят рано. И мужчин нет. Кстати, был у меня один знакомый попик. Между прочим, кого хочешь мог перепить. На спор…
— Я прошу! Не надо, — с какой-то прямо-таки укоризненной материнской интонацией скажет Надя.
— Хорошо! — усмехаясь, согласится он. — Первый тост!
— И последний! — очень грозно предупредит она.
— Без самодурства! Здесь нейтральная территория!
— Шампанское, цветы…. Деньжищ, небось, прорву высадил.… К чему это, Валера?
— Считай, я временно сошел с ума.
— Это «временно» у тебя тянется уже четвертый десяток! — скажет она.
Они, не чокаясь, глядя, друг другу в глаза, отопьют из бокалов по глотку.
— Все-таки, я нашел тебя! — торжествующим тоном скажет он. — Знала бы, чего мне это стоило!
— Мог бы не стараться. Пустые хлопоты, — ответит она. И отхлебнет еще глоток.
…Выбил Суржика из мечтательного состояния оглушительный рев клаксона ярко-красного «Феррари». Низкий приземистый спортивный автомобиль сидел на хвосте его «Форда» и непрерывно сигналил, требуя уступить ему дорогу. Размечтавшись, Суржик не заметил, что занял крайнюю левую полосу, снизил скорость и едва плелся по ней. «Феррари» мигал фарами и истерично гудел на все лады клаксоном. Суржик поморщился и, включив мигалку, перестроился в правый рад. «Феррари», грозно гудя авиационным двигателем, помчался вперед и через минуту превратился в яркую красную точку. Потом и вовсе исчез в том месте, где шоссе упиралось в линию горизонта.
«Где эти хозяева жизни деньги берут на такие машины?» — подумал Суржик. И сам себе ответил: «Как и прежде, в закромах Родины!».
Перед его глазами опять возникло лицо Нади, сидящей, напротив, за столиком кафе…
— Ты бы хоть одним глазом на свои афиши взглянула! Для тебя старался, под расписку вырвал у твоей помрежки Норы. Она тебя помнит, любит, переживает и все такое. Очень надеется на твое возвращение.
— Что было, прошло. Похоронено и забыто…
— Решила убежать от сложностей жизни? — наивно поинтересуется он. — Спрятаться в монастыре, как улитка в раковину? Не думал, что ты до такой степени труслива! Хоронить себя заживо, лишать себя всех радостей жизни… это… выше моего понимания!
Тут, конечно же, Надя не выдержит! Глаза ее засверкают праведным гневом.
— Каких радостей!? — заорет она со всем пылом незаурядного актерского темперамента. Может, даже ударит кулаком по столу? Хотя, вряд ли, не ее стиль!
— Ваш мир погряз в жестокости, лжи и насилии! — прямо ему в лицо станет она швырять, одно за другим, жестокие, но справедливые слова. — Тысячи, миллионы униженных и оскорбленных, тысячи бездомных детей, обманутые, оплеванные старики, униженные и растоптанные старушки! Встряхнись, милый! Взгляни хотя бы на ваше хваленое телевидение! Потоки грязи и убийств! Насилия и похоти! Растление малолетних уже стало проявлением доблести! Похабные дикторши наперегонки сообщают: там, изнасилование, там, три трупа, там, сексуальное извращение! При этом ты посмотри внимательно на их лица! Они испытывают восторг и упоение! Чем страшнее, тем упоительнее восторг! Ваш мир катится в пропасть! И никто из вас не спасется!! Никто!!!
— Кроме тебя, — вставит он. И добавит. — Аминь!
— Бог даст… — прошепчет она, закатив глаза к потолку. — Бог даст…
— Стало быть, назад дороги нет? — спросит он.
— Добровольно!? — вскричит она, как в древнегреческой трагедии. — В ваш свободный мир со звериным лицом? Никогда-а! Лучше в прорубь башкой!
Тут он остановится посреди кафе и начнет… аплодировать. И одобрительно кивать.
— В чем дело? — подозрительно прищурив глаза, спросит она.
— Ты в блистательной форме! Как я и думал. Появились новые драматические нотки.
Он резко перестанет аплодировать, сунет руки в карманы джинсов. И скажет:
— Если думаешь, что меня хоть на секунду тронула вся эта ахинея, которую ты так вдохновенно городила… сексуальные трупы, растление дикторш на телевидении… то ты глубоко ошибаешься! Я тебя насквозь вижу. Выбрала себе новую роль? Не самую удачную, между прочим. Не хватало только выкриков. «Бесноватые демократы! Оголтелые коммунисты! Чума на оба ваши дома-а!».
Тут на сцену выступит хозяйка кафе. Она выйдет из-за полиэтиленовой занавески и, улыбаясь, подплывет к их столику.
— Можно у вас попросить автограф? — спросит она Надю.
— Меня!? — удивится Надя. Лицо ее так и вспыхнет затаенной радостью. Актриса, она и в монастыре — актриса.
— Я вас сразу узнала! Вы — Мальва! Мои девчонки с ума от вас сходят! Все диски ваши собирают. Не поверят, что я вас видела вот так… живьем!
— Ты недооцениваешь свою популярность! — с нажимом добавит он. — Тебя знают на каждом посту ГАИ. Все подряд задают только один вопрос, когда ты опять появишься на сцене, на телевидении?
— Ждут меня, не дождутся, — проворчит Надя.
— Подпиши, что тебе стоит. Для тебя пустяк, для девчонок праздник души.
