Елена Чалова - Кредо содержанки
Рина осталась ночевать у Киры, отказавшись выйти из дома даже под охраной Кирилла. Она позвонила Ивану Александровичу и рассказала ему о случившемся, не выдержала и разревелась так, что разговор пришлось заканчивать Кире.
Он приехал к ней домой на следующее утро, выслушал сбивчивый рассказ, за которым опять последовали слезы. Рина первый раз видела его в гневе и поняла вдруг, что они с сыном очень похожи. У Ивана Александровича так же побелело лицо и глаза стали бесцветными от ярости.
– Упеку поганца в такую глушь, что кроме коров и бодаться не с кем будет… – прошипел он. – Мало я с ним неприятностей имел. И долги его оплачивал, и с бизнесом разбирался…
Иван Александрович опомнился, совладал с лицом и попытался уговорить Рину не разрывать отношения, но та стояла на своем.
– Вы же понимаете, что я всегда буду бояться за себя, за свою жизнь, – говорила она. – Не хочу стать жертвой несчастного случая или еще чего-нибудь.
Когда он ушел, Рина без сил опустилась на кровать. Укоризненно взглянула на Будду, но тот улыбался невозмутимо, и Рине стало неловко. Собственно, если не считать шока, то она весьма легко отделалась. Весь день она дремала, к вечеру ее одолело беспокойство и стало понятно, что спать она будет плохо. Сперва Рина читала, потом работала, потом писала письма – бодрые и веселые, ни словом не упомянув вчерашнюю историю – Машке и Дуське. Потом все же забылась сном на несколько часов и проснулась как от толчка или словно ее кто-то позвал по имени.
Часы показывали время вполне утреннее – шесть часов. Но над Москвой все еще висело зимнее темное небо. За окнами – несмотря на приближающуюся Масленицу и середину февраля – стояли вполне крещенские морозы, и небо это было ясным и глубоким. Оно имело глубину и бархатистость, словно плащ волшебника. Кое-где на нем посверкивали звезды – загадочно и непостоянно, как и положено, когда речь идет о колдовстве и тайне. Плащ небесный сколот был пряжкой стареющего месяца. Это было, судя по всему, весьма старинное украшение, тускло блестел он на небе, как платина, подернутая благородным облачком времени. Рама делила окно на две половинки, и через недолгое время стало казаться, что картинка разделилась надвое. Правая сторона все еще чернела ночью, но левая обрела глубину и оттенок синего бархата, словно платье благородной дамы. Вскоре и месяц решил соответствовать стилю и возрасту и блеснул белым золотом на сапфировом фоне. Текли минуты, и подол бархатного платья ночи посветлел и обрел лазоревость, не идущую благородным сединам и аристократизму. Наверное, над землей краски восхода были куда богаче, там солнце забавлялось, в который раз перебирая свои кораллы и турмалины, но жители городов не вольны любоваться этими дарами когда вздумается. Мы видим небо по-над крышами соседних домов.
Лазоревая яркость сместилась влево, но небо не желало останавливаться, и теперь его одежда своей бирюзовостью походила на платье молодой женщины, которая собралась поразить нарядом всех своих подруг и кавалеров. И уж наверное женщина эта была блондинкой, раз месяц согласился на роль стильной сережки в маленьком ушке, чтобы соседствовать с золотистым локоном…
Времени прошло немного – часы показали девять с небольшим, но зимнее небо над Москвой обрело оттенок выгоревшего летнего сарафанчика беззаботной девчонки, – блеклая голубизна, кое-где даже с намечавшимися белесыми разводами. Месяц стушевался и не знал, как себя вести, а потому стал бледным-бледным, словно временная татушка, которой недолго уже осталось украшать хрупкое плечо.
Утро принесло столь желанную ясность мыслей и желаний. Рина умылась, подкрасилась и, прежде чем ехать на работу, позвонила Павлу Генриховичу.
И все сложилось самым замечательным образом: он сказал, что дизайнер, который живет в Италии, посмотрел ее работы и горит желанием встретиться. Лететь надо через два дня.
– На тебя билет брать?
– Конечно! – воскликнула Рина.
На душе стало легко. Павел женат, она видела его жену на фотографии в одном из модных журналов. Милая молодая женщина, она уже родила мужу ребенка и, кажется, ждет второго. Павел к ним очень привязан и потому не станет звать замуж. И слава богу. Рина станет для него большим, чем штамп в паспорте, – подругой, любовницей, коллегой.
Рина подошла к бронзовому Будде, наклонилась, заглядывая в темно-обсидиановые глаза, и тихонько прошептала:
– Спасибо.
Рина шла к посадочному тоннелю, следуя за Павлом, который нес сумку с эскизами, ноутбуком и прочими сокровищами. В ее дамской сумочке зазвонил телефон. Мужчина оглянулся, и Рина махнула ему рукой:
– Иди, я догоню.
Когда нужно, телефон всегда умудряется куда-то завалиться. Ну, где же? Она наконец нашла трубку.
– Да? Машка, что случилось?
– Случилось замечательное! – возвестил звонкий Машкин голосок. – Мамочка, ты скоро станешь бабушкой!
Рина встала как вкопанная, не обращая внимания на пассажиров, которые огибали ее, поглядывая удивленно.
– Ты себя хорошо чувствуешь? – встревоженно спросила она.
– Да! Прекрасно!
– Я тебе позвоню вечером, – твердо сказала Рина и быстро отключила телефон, увидев идущего к ней Павла Генриховича.
– Кто там, дорогая?
– Подруга звонила. – Она улыбнулась мужчине, глядя в его темные глаза безмятежным взглядом.
– Что-то срочное?
– О нет, просто… поболтать хотела. Позвоню ей вечером.
«Черт, может, выдать Машку за сестру? Убью того, кто произнесет вслух слово бабушка!»
