Маргарет Пембертон - Богиня

– Она нарочно убежала, я знаю! Она больше меня не любит, Видал. И специально открыла краны, чтобы расстроить меня!

– Хейзл обожает тебя, – возразил Видал, пытаясь не сорваться. – Позволь, я сварю тебе кофе. К тому времени как ты его допьешь, Хейзл вернется.

Если повезет, истерика окончится потоком слез. Если же нет, Кариана погрузится во тьму, где царят насилие и ярость.

– А потом ты меня оставишь! – злобно взвизгнула жена. – Тебе тоже на меня плевать!

– Это не так, Кариана, – искренне ответил Видал. – Я тебя очень люблю, и мне больно видеть, как ты себя изводишь. Почему бы тебе не прилечь? Поспи немного.

Он обнял Кариану за плечи, но она взметнулась с дивана, едва не сбив его с ног. Хорошенькое личико мгновенно заострилось и стало хищным.

– Меня от тебя тошнит! Вечно ползаешь передо мной из-за денег! Украл у меня сотни тысяч! Воруешь мои идеи для своих фильмов!

Ледяное отчаяние захлестнуло Видала. Не впервые он выслушивал несправедливые упреки. Кариана не могла унаследовать часть огромного состояния деда до тридцати лет, но Видал никогда и не рассчитывал на ее деньги, не взял из них ни цента. Однако его раздражало, когда она заявляла, что он украл ее идеи. Кариана в жизни не проявляла ни малейшей склонности к творчеству, и разговоры о делах студии вызывали у нее лишь скуку. Немного послушав, она обычно меняла тему. Видал показывал ей декорации к «Королеве-воительнице», и Кариана восхищалась интерьером средневекового дворца, но особого интереса не выказывала. Если он пытался поделиться с ней своими мыслями о фильме, она просто отходила и включала проигрыватель, наполнявший дом звуками музыки Моцарта или Шопена.

Подумав, что музыка может успокоить жену, Видал поставил на проигрыватель пластинку с записью увертюры к «Сороке-воровке» Россини.

– Выключи этот чертов вой! – закричала Кариана. – Не могу его вынести! Все, что я слышу – шум! Шум! Шум!

Она прижала ладони к ушам, конвульсивно мотая головой из стороны в сторону, словно ища спасения от кошмара, терзавшего разум.

Видал остановил пластинку и отправился на кухню, чтобы сварить кофе. Было время, когда он считал, что подобные сцены можно прекратить, обращаясь с Карианой как с напуганным ребенком. Но все его попытки пропадали втуне. Так просто она из этого состояния выйти не могла.

Он снял с полки пузырек, вытряхнул на ладонь три таблетки снотворного и растер их ложкой в порошок. Как только кофе сварился, он налил себе и Кариане, добавил в ее чашку сахар, сливки и растертые таблетки.

Помнится, когда Хейзл предложила ему такой способ подавлять приступы Карианы, Видал отказался, находя это отвратительным, но в конце концов понял, что так лучше для самой Карианы.

Она принимала снотворное по доброй воле лишь в очень редких случаях. Обычно флакончики с лекарством летели ему в голову или в окна. Однажды Кариана со слезами заявила, что если она, по его мнению, нуждается в таблетках, значит, выпьет сразу все. И прежде чем Видал успел остановить жену, та промчалась мимо него с полным пузырьком таблеток в руке и заперлась в ванной. Не долго думая, он вышиб дверь и нашел Кариану скорчившейся на полу. Повсюду были разбросаны таблетки. Она успела проглотить всего несколько штук, но Видал хорошо запомнил тот случай.

Он вернулся в комнату и поставил чашки на стол.

– Садись, Кариана, и постарайся расслабиться, – мягко попросил он.

Но жена резко повернулась к нему, сверкая глазами.

– Садись, Кариана, будь хорошей девочкой, Кариана, – передразнила она, нервно шагая по пушистому ковру. – Почему ты не оставишь меня в покое? Вечно следишь за мной! Шпионишь!

Видал вздохнул. Бесполезно объяснять, что он приехал, потому что Кариана умоляла его побыть с ней. Что из-за нее он, как это было неоднократно в прошлом, совершил непростительную для режиссера вещь – ушел с площадки в разгар съемок. В его отсутствие актеры и съемочная бригада начнут нервничать и раздражаться. Вспыхнут ссоры. Снова поползут слухи, и тогда неприятностей не оберешься.

Видал взглянул на часы. Полдень. И ни малейших признаков слез, которые обычно выматывают Кариану до изнеможения. Сегодняшний день добром не кончится – впереди долгое, бесконечно мучительное испытание. Скоро она примется сыпать непристойностями, потом впадет в буйство. Ни он, ни Хейзл не смогут покинуть дом, боясь, что она ускользнет и доберется до «роллс-ройса» или «дузенберга».

– Я здесь потому, что забочусь о тебе, Кариана, – устало пробормотал он. – Если ты ненадолго ляжешь, почувствуешь себя…

– Я не больна! Зачем мне ложиться?

Клочки разорванного платка разлетелись по полу, и Кариана нетерпеливо вцепилась ногтями себе в руки, оставляя длинные кровавые борозды.

– Почему я должна делать то, что приказываешь ты? Грязный поляк, итальяшка, еврей! Ненавижу! От тебя воняет!

Она истерически расхохоталась, и Видал отвел глаза. Невозможно поверить, что нежная, добрая женщина, с которой он расстался всего несколько часов назад, превращается в уродливую злобную ведьму. На свете словно существовало две Карианы. Одна – воспитанная, утонченная; другая – мерзкая, грубая тварь. Теперь ее нипочем не уговорить, никакими словами. И сделать ничего невозможно. Приступ развивается по своим законам, и единственный выход – перетерпеть все от начала до конца.

Кариана подняла руку и с торжествующим видом смела с каминной полки его бесценную коллекцию статуэток из нефрита и слоновой кости. Фигурки с грохотом разлетелись по полу.

Видал с поразительным самообладанием повернулся к ней спиной и налил в стакан водки. Доктор Гроссман не раз говорил, будто худшее, что он может сделать – грубо охватить ее, тряхнуть или ударить. Вынуждая себя не шевелиться и не обращать внимания па разбросанные осколки, он проглотил водку.

– Ублюдок! – завизжала Кариана, бросаясь на него, растопырив пальцы с острыми ногтями. – Ублюдок! Ублюдок! Ублюдок!

Глава 12

– Я никак не мог заставить актеров работать, – извиняющимся тоном объяснил Гаррис, когда уже на закате Видал с осунувшимся, смертельно-бледным лицом появился на площадке. – Делал все, что в моих силах. Правда, мы прошли один раз сцену, и Дон отладил освещение.

Видал оглядел площадку. Кариана, измученная и обессиленная, спала. Хейзл дежурила у ее постели. Завтра жена ничего не будет помнить о том, что натворила сегодня. Чей вымел осколки слоновой кости, и она с трогательно-жалким любопытством примется расспрашивать, куда девались статуэтки.