Наталия Терентьева - Синдром отсутствующего ёжика
Я с трудом дозвалась мальчиков, когда пора было выходить из автобуса. Они вполне освоились друг с другом и, если бы я не подталкивала их каждые три минуты, ушли бы одни в неизвестном мне направлении. Теперь уже Владик пытался чтото рассказывать Грише, и тот, как ни странно, слушал его, ни разу, как мне показалось, не выключаясь из происходящего и не теряя при этом слух, как частенько случалось в беседах со мной и с Лилей.
После обеда Владика не пришлось долго укладывать, он уснул сразу же. Гриша сел с книжкой. И я вдруг решила – пора. Я должна позвонить Хисейкину и както с ним поговорить. Звонить Ийке, по всей видимости, бесполезно. Но сначала я позвонила родителям, сказала, что у нас все в полном порядке, и еще раз порадовалась, что не стала занимать у них денег. Мне бы пришлось так или иначе объяснять причину просьбы – родители знают, что я лучше неделю буду вообще без копейки сидеть, чем просить взаймы.
А сказать маме с папой, что их любимая, нежная, совершенно неприспособленная ко взрослой жизни Ийка живет гдето в чужом доме, у мачехи, работает нянькой, непонятно, как ест, где спит и что слышит в свой адрес, и домой вовсе не рвется… У папы точно не хватит на это здоровья, да и мама стала уже сдавать. Я надеялась, что Ийка сама не станет звонить дедушке с бабушкой. И бодро, стараясь, чтобы не услышал Гриша, рассказала папе, как мы погуляли с Ийкой в лесу, и вот теперь она, уставшая, легла спать.
– Вы зашли бы, Сашенька!
Папин голос сегодня звучал слабо, и, как обычно в такие дни, у меня заскребло сердце. Ну, не надо, папочка, пожалуйста, не сдавайся, хотелось сказать мне. Еще поживи, прошу тебя, поворчи, посмейся, поговори со мной…
– Обязательно, пап! Конечно! Насчет сегодня не уверена, у Ийки столько уроков!
– Да, я знаю. Бедная девочка… Катя както звонила ей, она даже разговаривать не стала, сказала – занята. Мы так ее жалеем! Ты уж помоги ей, Сашенька, чем можешь. И Катя может доклад какойнибудь написать за нее, по биологии, по литературе. Ты скажи, если нужно.
– Конечно, папочка, конечно!
Я с облегчением положила трубку. Как трудно врать родителям… И совершенно невозможно взваливать на них всю тяжесть своей ситуации. Родители не будут осуждать Ийку и ругать меня. Они возьмут всю вину на себя, найдут, в чем якобы виноваты, и будут только страдать за нас с Ийкой.
Так, а теперь – Хисейкину. Может, попробовать позвонить в клинику? Зная Вадика, можно предположить, что лучше разговаривать он будет на работе, особенно если его ктото видит или слышит при этом. Суббота, он вполне может быть на работе. Делать он там особенно ничего не делает, но появляется, заполняя пустоту своей жизни и имитируя активную деятельность. Насколько я слышала, после двух очень неудачных операций Вадик сам оперировать перестал и занимается теперь лишь административной работой.
– Вадима Семеновича? – любезно ответила секретарь. – А кто спрашивает?
– Пациентка. Хочу сделать себе пластику носа.
– Очень хорошо. Минуточку…
– Ало, – ответил Хисейкин через минуту усталым, измученным голосом. Как будто только что прооперировал сложный случай и вышел на пять минут, чтобы покурить и оправиться перед следующей операцией.
Я попыталась подавить мгновенно вспыхнувшее во мне раздражение. Мне это будет мешать.
– Здравствуй, Вадик. Это Саша.
Он почемуто не сразу меня узнал. А может, делал вид, пока отходил в место, где его никто не увидит и не услышит.
– Саша, Саша… – повторил он будто в задумчивости. – Ах, Саша! – и его голос наполнился злобой и ядом.
Может, я не права, что столько лет, мучаясь и ненавидя его, общалась с ним? В сотый, тысячный раз спрашиваю себя. Эта ложь и искорежила Ийкину душу. Она никак не могла взять в толк – где же правда. Когда я говорю, что папа не очень хороший человек, или когда мы вместе идем в театр и в антракте папа покупает мне бутерброд с белой рыбой, а я его ем. Худой мир лучше доброй ссоры… – пыталась я на себе и на своей дочке доказать правильность этой высокогуманной сентенции. В самом деле, разве не лучше иметь сдержанные и прохладные отношения, чем каждый раз, видя друг друга, с размаху давать в морду? Только вот ненависть, копившаяся годами, никуда не ушла, она настоялась и уплотнилась, черным, страшным сгустком застыв гдето в глубине души… А так хотелось верить, мне самой хотелось, что ненависти больше нет – ни у него, ни, главное, у меня в душе.
– И что же тебе нужно, Саша?
– Я хотела, Вадик, поговорить с тобой об Ийке.
– Мне не о чем с тобой говорить, – ответил Хисейкин и положил трубку.
Так… Ладно. Я постаралась взять себя в руки. Выпила чаю с молоком, стоя у окна, прочитала несколько раз подряд «Отче наш», глядя на нежные березы во дворе. Подошла к Грише, посмотрела, что он читает, – Гриша спал, положив голову на нравоучительную книжку певицы Мадонны, он нашел ее у Ийки на полке. В красиво иллюстрированной книжке старательно рассказывалось, как плохо быть богатым и жадным и хорошо – бедным и щедрым. Какая удивительная правда жизни! Надо захватить книжку с собой и дать ею Вадику по башке…
Захватить с собой? Я, похоже, собираюсь ехать и разговаривать с Хисейкиным. Да, если бы не спящие детишки…
Час, пока спали дети, я приводила себя в порядок, чтобы чемто занять время. Вымыла голову, сделала маникюр, допускаемый моей профессией, попробовала даже подкраситься, но все тут же смыла. Кажется, я отвыкла от себя накрашенной. Какойто странный вид – настороженный и неестественный… Может быть, я уже смотрю на себя в зеркало глазами Хисейкина, поскольку собираюсь встретиться с ним и заранее напрягаюсь внутренне.
На наших редких встречах с Хисейкиным я всегда чувствовала себя ужасающе под его брезгливым, недоуменным взглядом. Что бы я ни надела, как бы ни причесалась, он смотрел на меня так, словно меня только что, всю грязную и мокрую, достали из помойки и предложили ему потрогать и понюхать. Поэтому в его присутствии мне хотелось еще уменьшиться, совсем стать невидимой и неслышимой, лишь бы только не попадать под тяжелый, придавливающий меня к земле взгляд его глаз.
Я очень долго ходила вместе с Ийкой на ее встречи с Хисейкиным. Если я пробовала отправить ее одну, то с ней обязательно чтото происходило. Вадик мог накормить ее чемто несвежим в театральном буфете, напоить пивом – чтобы девочка узнала жизнь, держась за руку папы, а не с хулиганами в подъезде. Мог простудить, привести домой без шапки с мороза, оставив шапку в машине, а машину – в трехстах метрах от нашего дома. Когда Ийка чуть повзрослела, я уже с более спокойным сердцем отпускала ее, тем более что отпускать приходилось не чаще, чем раз в месяц, в день получения алиментов.
