Ошибочка вышла - Ксюша Левина
— Ну там акустика бЭшеная! — лопотала она. — Я даже не подумала, что всё слышно-о-о!
— Да ты всегда “не подумала”.
— Я не со зла! Блин! Они всё равно узнают!! Ещё сколько? Месяц и всё будет очевидно! — злобно крикнула Мотя, а потом поднажала и повисла у меня на плече.
— Пошли уже, — я скинула её руку.
Умом, конечно, понимала, что так и есть и только потому не сбегала, хотя могла бы. Сто метров быстрым шагом и Матрёшка бы осталась позади, без шансов на победу. Только всё и так было очевидно.
Она не подумала, а мне скрывать уже нечего. Слухи слухами, а всем не объяснишь что и откуда, всё равно сами додумают свою правду.
А ещё почему-то хотелось Мотю простить. Со мной что-то делает эта беременность, или Лев или сытая жизнь, но очень уж много сомнений в голове на тему этого крашеного монстра.
Мотя в восхищении разглядывала мраморный подъезд, потом лифт (хоть он и самый обыкновенный, уж в нашем доме был побольше и покруче), потом её хватил настоящий инфаркт в квартире.
— А-а-а… — мычала она.
Я прислушалась, но признаков присутствия Льва не обнаружила.
Сходила наверх, оставив безумную Мотю селфиться, в студии он тоже не сидел.
— Ну что, мы одни. Пошли, обсудим стратегию.
— Я прощена?
— Это перемирие в условиях военных действий, — мой мрачный тон Мотю сначала жутко испугал, а потом она радостно захлопала в ладоши.
— Миленькая, ты не пожалеешь! Я правда-правда помогу! Мы Льва отоб…
— Я. С ним. Не. Встречаюсь!
— Ага, — она кивнула. — Я верю.
— Фу, Матрёшка! Иди чай мне сделай, — велела я и упала на стул во главе стола, как мрачный решительный генерал.
Это война, Гелла Петрова! Никогда ты мне не нравилась. Актриса из тебя паршивая!
Сорок второй, козырный
А ехал Лев не домой, как предположили коллеги, а в бар, где по пятницам собиралась вся шайка, творческих и одарённых.
Ему порядком надоело присутствие в квартире третьих лиц, хоть Соня и не выражала недовольства, скорее забавляясь со своими спектаклями. Новых приводить запретила, было дело. Имеет право. Да Лев и не собирался, но торжественно пообещал, а вот со старыми вопрос остался острым.
Самое поганое, что Соня же вступала в диалог и Лев никак не мог понять, зачем и почему просто не звонить и не просить выдворить посторонних. Это не её дело, сама об этом заявляет при любом удобном случае. Да, Лев видел, что никак она не равнодушна к нему, видел что ревнует, но был же у неё шанс это признать. Просто ответить: “Да”, на вопрос: “Ревнуешь?”
Всех «условно бывших» не отловишь и не спросишь, собирается ли та или иная приходить по его душу. Раньше он им просто говорил: “Не приходи больше!” и всё, или его не было дома и они не пересекались (так, к слову, чаще всего вопрос и решался). Но чувствовал Лев, что у этого шествия есть руководитель. И даже примерно предполагал кто он, этот генерал истеричных войск. А потому ехал на встречу “шайки”, уверенный, что нужно проблему решать начиная с головы, а не с хвоста.
Он припарковался у “Simon” и задрав голову посмотрел на собственные окна, в которых теперь горел свет по вечерам, будто кто-то Льва ждал.
Ему нравилась эта новая, ещё не изученная, часть его жизни. Свет в окнах.
Он будто значил больше, чем можно было представить.
А за спиной бар, прозрачная дверь и там видны знакомые макушки.
Друзья заняли привычный столик, они выпивают, смеются и болтают. Лев ни с кем из них, кроме Геллы и, так вышло, что Рони не виделся.
Сейчас — пора.
И стало страшно, потому что им его не узнать сходу. Они не узнали бы его в толпе, не окликнули. Их взгляды бы не зацепились за его тело, ввалившееся в бар под завывание первой, ранней ноябрьской метели. Просто какой-то парень. Тощий, коротко стриженый, незнакомый, может даже в себе неуверенный.
Лев несколько раз протягивал руку и касался ручки, и всё никак не мог решиться. Это оказалось ударом под дых. Сколько он уже в России? Два месяца? Три?.. Он знал в неделях — четырнадцать.
В очередной раз коснулся ручки, прикрыл глаза и будто кто-то невидимый снял с плеч груз, позволив потянуть дверь и войти в шумный бар.
И лучший друг встал со своего места, тут же, ему не потребовалось и секунды, чтобы задуматься. Как всегда слишком дерзкий и самоуверенный, как всегда сначала делает выводы, потом слушает объяснения.
Друг, который раньше казался более мелким и юрким, теперь вдруг превратился в богатыря. Или это Лев так почувствовал?
Тёмный суровый взгляд заполнил пространство и все теперь молчали, ещё не понимая, что произошло.
— Вернулся? — мрачно спросил друг, плотно сжав губы. Его гладкое, будто выбитое из куска мрамора лицо застыло, так что всех мурашки пробирали от этой решительности.
— Нам бы поговорить… — кивнул Лев. — Может ко мне?
И убить всех зайцев разом. И не рассказывать ничего публично. И призвать Геллу к благоразумию, наконец.
***
Сапоги скользили по обледеневшему тротуару. Ноябрь не радовал теплом, ноябрь поражал гололёдом. А на мне какие-то просто кошмарные сапоги с небольшим, но каблуком, и позади плетётся моя Матрёшка, да на такой шпильке, что впору тут же и оставаться на поиски клиентов. У меня пунктик на такую обувь. Проститутошная она.
Меня Мотя приодела… И я с тоской смотрела на горящие окна квартиры, мечтая туда вернуться и спрятаться, а ещё гадала: это Лев вернулся или я разиня свет не выключила?
Мы спешили к “Симону”, и я ловила ощущение дежавю, потому что вот как-то так же когда-то мчалась по ТОЦ “Журавли” в поисках Льва-искусителя.
— Ты не переборщила? — в последний раз уточнила я, кутаясь в чёрное Мотино пальто.
— Не-е! Ты чё!
На шесть тысяч рублей, которые Мотя по собственной воле пожертвовала в фонд “борьбы с бабами”, было куплено расчудесное платье, правда, на ярлычке был печальный сорок второй, а не привычный мне сороковой. Платье было не пошлое, стильное, всё такое оверсайз (и нафига тогда писать, что сорок второй, блин? Чтобы понизить мне самооценку?), вязаное, с воротом и с длинным рукавом, без украшений. Из плюсов — у меня в нём не торчал живот, в отличии от того, что до этого на меня натягивали, я всё-таки перестала быть “тощей стервой” но не критично, так,
