Любовь на краю света - Ирмгард Крамер
Я убрала телефон, умылась, вернулась в фойе и уже подходила к залу, как вдруг одна из огромных дверей распахнулась прямо передо мной. Сестра Фиделис и Адамс поддерживали Ноя, который едва двигался, ловя ртом воздух. Его было не узнать. Звук, который он издавал, звучал так, словно его душили. Мое сердце сжалось от боли.
— Где вы были так долго? — спросила меня сестра Фиделис.
— В туалете… Что случилось?
— Вы же видите! — громко сказала она, рыдая. — Это исключительно ваша вина! — сказала она Адамсу, нависнув над головой Ноя.
— Мне… это… плохо, — выдохнул Ной. Они потащили его вниз к туалетам, и сестра Фиделис громко кричала на работника, который должен был открыть входную дверь, перед которой в ошеломлении стоял Виктор. Все были на нервах. Я не участвовала ни в чем и просто в шоке стояла — мой гениальный план был сломан, и вместе с ним все, во что я верила и на что надеялась. Сейчас они втроем поднимаются по лестнице. Ной вытирал рот бумажным полотенцем, его руки дрожали, как у старика. Тонким и хрупким казался он сейчас. Его кожа стала прозрачной, на ней выступили желтоватые пятна, под его глазами появились черные круги.
— Ной, — тихо сказала я.
— Ты?.. Почему… ты… еще… здесь? — выдавил он из себя и снова крепко вцепился в Адамса. Каждое слово стоило ему много воздуха, которого ему, видимо, не хватало. В его легких что-то угрожающе хрипело. Ему пришлось приложить усилия, чтобы сделать вдох. Однажды у одного из моих одноклассников случился приступ астмы, но сейчас все было хуже. Гораздо хуже. Мне хотелось кричать.
— Прочь из города! — закричала сестра Фиделис. — Быстро.
Дворник открыл главный вход, Виктор пригнал автомобиль. Они посадили Ноя на задние сиденья. Он отрывисто кашлял. Никто не обращал внимания на меня, и я, не раздумывая, просто села на переднее сиденье. Я не могла… Я не могла оставить Ноя просто так.
Виктор нажал на педаль газа.
— Мне так плохо! — повторял Ной снова и снова.
Виктор остановился, помог ему выйти из машины. Ной в совершенной беспомощности опирался на него.
Его белое как известь лицо было в поту, волосы прилипли к мокрому лбу. Кожа на его лице была натянута так, словно ее не хватало для того, чтобы покрыть скулы. Вдруг я отчетливо увидела перед собой скелет. Смертельно больной! Эта мысль как молния пронеслась в моей голове. Он умирает!
28
Как мы пережили переезд через засушливую пустыню, для меня осталось загадкой. Как только мы добрались до ущелья, Виктор открыл все окна. Ной, казалось, не видел, что происходило вокруг него. Слова путались у него на языке. С чудовищным усилием он сделал выдох, словно держал нечто, слишком тяжелое для него, после чего с ужасным хрипом вдохнул воздух. Я надеялась, что этот хрип не прекратится. Ведь если он дышит, значит, он жив.
Целая вечность прошла, пока мы добрались до виллы. Ной выдохнул с таким звуком, который обычно издают мехи, затем резко откинул голову назад; при этом у него был такой вид, словно из него вышел весь воздух. Вдруг — мы все вздрогнули — его грудь набухла, и ему снова удалось наполнить свои легкие воздухом. Как в лихорадке он бредил на нескольких языках — английском, французском, латинском, но лучше всего звучал его испанский. «Оливки, — бормотал он. — Вам нужно спуститься с дерева… слишком поздно… мы опоздали… Un niño murió al atragantarse con un hueso de aceituna»[15]. Я не поняла ни одного слова.
Ансельм не задавал никаких вопросов, хотя, очевидно, он не ожидал встретить нас так рано. Он подбежал к машине и помог Виктору провести Ноя по лестнице. Сестра Фиделис нервно шла за ними и не хотела ничего знать о том, что я следовала позади.
Как сквозь пелену я заметила беспорядок в комнате Ноя, который еще вчера бросился мне в глаза, поскольку я думала, что слепые содержат вещи в идеальном порядке. На столе рядом с пишущей машинкой были разбросаны магнитофонные кассеты, между ними батарейки, старые конфеты, монетки, раковины, камни, шишки и очень крупные перья. Он задержался у стола, пока сестра Фиделис открывала дверь, которая вела на собственную террасу — комната Ноя отличалась от других тем, что не была связана балконом с другими комнатами.
Виктор переложил одежду Ноя на переполненный стол и усадил задыхающегося Ноя в кресло. Его голова свисала, как увядающий цветок, он держался за живот, а его глаза были закрыты. «Далеко не… сбрось мне восьмерки… я тебе сейчас дам веревки… нажми на тормоза… рычаг… Петух… Что ты делаешь с петухом?.. Отвести его на мельницу». О чем он бредил? «El gallo no morir»[16]. Вместе мы взяли его и повели к железной кровати на террасе. Он продолжал нести бессвязный бред на нескольких языках. Утомленный, он упал на матрас.
Сестра Фиделис сняла с него ботинки и носки, укрыла и провела по лицу влажной тканью. Только сейчас она увидела, что я, оцепеневшая от шока, стояла в дверях.
— Ирина, вы можете отправляться спать! Сейчас мы не можем ему ничем помочь.
— Но… вы хотите оставить все как есть? Ни врача? Ни больницы?
— Воздух — это единственное лекарство. Нам сейчас нужно набраться терпения и надеяться, что он получил не слишком большую дозу яда.
— Это же абсурд, — пробормотала я, сделала шаг назад и чуть не натолкнулась на Ансельма, который принес термос с чаем.
— Все будет в порядке, — сказал он невнятно, обращаясь ко мне, но в его голосе было мало надежды.
Но даже если с Ноем «все будет в порядке», он казался действительно смертельно больным — аллергией на людей, аллергией на цивилизацию или что-то иное во внешнем мире. Значит ли это, что придется оставить его в покое, что он обречен вечно жить здесь? Не в силах постичь это, я села на скамейку на открытой веранде и почувствовала едкий дым сигарет. Виктор стоял у перил и, делая очередную затяжку, обернулся ко мне:
— Никто же не думал, что так выйдет, верно?
Я покачала головой, как немая.
— Черт побери! — вдруг закричал Виктор. — Что-то убивает его.
