Фулл сайз. Только не в меня - Инга Максимовская
– Адрес дай, – меня колотит от нервов. И сейчас есть желание просто вытрясти из бабки информацию.
– Ага, прям бегу и падаю, – ухмыляется эта паразитка. – Прям волосы назад. Зинка, ты телефон-то возьми. Этот тоже нервный. Полицию опять вызывать будем.
– Сколько за информацию хочешь? И кто еще искал женщину и девочку, – спрашиваю спокойно, усилием воли взяв себя в руки.
– Боров один приезжал. Фотографии показывал, наглый такой. Строил из себя убитого горем, но по роже видно было не с добром мужик приехал. Мы его к черту послали. От хороших-то не бегут мужиков в ночь голяком, да с малышкой. А он сказал, что муж. На фиг такой муж нужен? Зинка, говорю. Нет мужа, и такой на хрен не сдался, слышь?
– Адрес доктора, – часы с моего запястья перекочевывают в цепкую морщинистую лапку, похожую на куриную. Голову простреливает болью, от словесного бреда тетки. – Это брегет, стоит по моим прикидкам как пол вашей больницы. Это хорошая сделка. Просто дай мне адрес.
– А может ты убивец? – мнется бабка, – или насильник.
– Нет, я просто ищу моих любимых девочек. И пока ты тут несешь пургу, они могут быть в опасности, – рычу я. На морщинистой физиономии мелькает страх. – Время уходит. Так что, берешь часы?
– Дом, последний на выезде из города. Там на крыше петушок такой – флюгер. Не проглядишь.
– Борову тоже адрес продала?
– Окстись, мы ж тоже не пальцем тута деланые. Понимаем все. Нет, он злой уехал шо тот Тузик.
Я больше не могу терять драгоценное время. Кажется, что сейчас у меня из рук уплывает что-то бесконечно важное. До машины бегу не чуя под собой ног. Живы. Вера и Маришка живы. Я их найду, даже если для этого мне придется перевернуть весь мир.
– Выходи, – приказываю дремлющему на пассажирском сиденье парню, дальше я сам.
– А деньги?
– Давай номер своего счета, – меня трясет от азарта похожего на охотничий. И честно говоря, сейчас хочется просто нестись по указанному адресу, а не заниматься малозначимыми вещами. Но я привык держать слово, черт бы меня подрал. Драгоценные минуты уплывают, утекают, как песок сквозь пальцы.
– Желаю тебе поскорее найти девочек, – в спину мне говорит человек, который даже не понимает, что вернул мне душу всего за полмиллиона рублей. Смешно. – И это, я ведь просто, даже без денег бы помог. Просто обстоятельства…
Я больше не слушаю. Просто сажусь в машину и вдавливаю в пол педаль газа.
Маленький дом с петухом на крыше нахожу сразу, и так же сразу понимаю, что опоздал. Дом пуст, судя по темным окнам, и безжизнен, решетчатая калитка закрыта на навесной замок. Мое внимание привлекает маленькая оранжевая рукавичка, валяющаяся посреди двора. Детская варежка, что она может делать здесь. Старуха в больнице сказала, что врач одинока. Значит я опоздал совсем немного. Они были тут.
– Черт, черт, черт, – ору я, задрав лицо к потолку машины, и до боли стуча кулаками по рулю. Почему она бежит от меня? Почему не пришла к деду за помощью? Чего боится? Где теперь мое счастье? Хочется выть от бессилия. Цепляюсь за слово «Счастье», как утопающий за соломинку. Отчего-то оно кажется мне сейчас очень важным.
«Она была счастлива там» – вдруг всплывают в моем мозгу слова Боровцева. Выхватываю телефон из кармана.
– Я же говорил, не звони мне, – заспанным старческим голосом дребезжит мобильник. – Какого черта, Ярцев, в такую рань? ТЫ охренел?
– Где была счастлива Вера? То место с фото, где оно?
Вера– Вот смотри, это ты, я, папа и Капитан Всесильный, – водит пальчиком по рисунку моя маленькая доченька. У нее нет черт Ярцева, но мимика, движения, жесты – как будто под копирку. На белом листе цветными карандашами нарисованы схематичные фигуры счастливых людей. – Эй, ты чего, Вера, ты чего плачешь? – голосок Маришки звучит озадаченно и испуганно. – Папа скоро приедет, и я его уговорю остаться тут жить. Мне тут нравится. И печка нравится, и то, что можно снеговиков лепить, и лыжи твои старые очень здоровские. Мам Вер, можно я погуляю во дворе? Я большая же и никуда не уйду. А ты поотдыхаешь пока и сваришь мне пирожков.
– Нет, одну не пущу, – с трудом поднимаюсь со стула, борясь с тошнотой, ставшей нестерпимой. Поясницу ломит от непривычной работы. Сегодня я впервые колола дрова, таскала воду ведрами из небольшого колодца-журавля в ста метрах от дома прабабушки. Никогда не думала, что это так сложно. – Сейчас оденусь и пойдем. А пирожки пекут, а не варят, глупенькая моя птичка.
Желудок скручивается узлом. Я зажимаю ладонью рот и несусь в крохотную кухню, чтобы Маришке не было противно видеть меня в таком неприглядном виде… Кажется, что меня выворачивает наизнанку. По крайней мере именно так я себя чувствую, когда с наслаждением умываюсь ледяной колодезной водой. Времени прошло много. И Маришка уже наверное изнемогает от нетерпения. Теперь гулять. Нельзя запереть ребенка в четырех стенах.
Малышки нет в комнате, где я ее оставила, и в груди у меня начинает разрастаться колючий шар ужаса. Бросаюсь к окну, в надежде увидеть непослушную самовольницу. Курточки нет на крючке возле двери, равно как и сапожек. Хватаю свою дубленку и накинув ее прямо на домашнее платье, как есть в тапках надетых на шерстяные носки выбегаю во двор, чтобы еще раз убедиться – моей девочки там нет. Зато на свежем пушистом снежке легко угадываются следы – детские и частые. Она бежала к кому-то, кого очень хорошо знала.
– Маришка, – кричу я, сдирая связки в кровь. Мозг пульсирует паникой. Дышать нечем. Бросаюсь по следу,
