Эскорт для чудовища (СИ) - Шварц Анна

— Совершенно нет. — Смоленский выпрямляется и, засунув руки в карманы, смотрит куда-то в сторону. — Давай говорить о деле. Дарину я знаю с шестнадцати лет. Наши семьи дружат и того дольше. Я не думаю, что она когда-нибудь решилась бы на такое.

Я чувствую, как мои руки сжимаются в кулаки.

— Ясно. — роняю я тихо, чувствуя охватившее меня бесконечное разочарование. Оно словно огромное и мерзкое болото, в которое меня только что столкнули. — Тогда дальнейший разговор будет бессмысленным. Извини за беспокойство и хорошего вечера.

Я поднимаюсь с дивана, направляясь к двери и стараясь держаться с достоинством и обойтись без обвинений. Это мои проблемы, если честно, что я ожидала что-то особенного от Смоленского. Стоит вернуться с небес на землю, понять, что он мне ничего не должен и сдержаться, не пнув от души его машину напоследок.

Я тянусь к ручке двери, как мне преграждает путь рука Смоленского, с хлопком врезавшись ладонью в стену. Еще шаг, и я наткнулась бы на нее носом.

— Отойди в задницу. — сквозь зубы желаю ему я, не сдержавшись. Хочет задержать меня, рассказав о том, какой Дарина ангел и выпытать подробности нашего разговора с Андроповым? О-о-о! Меня все больше и больше охватывает ярость. — Я уже сказала, что нам нечего обсуждать. Если не пропустишь — я начну драться.

— Сядь обратно, Саша и поговорим нормально. — его голос звучит тише и ниже, чем обычно, словно он что-то сдерживает в себе, а вот я от этого взвиваюсь.

— Сядет скоро твоя Дарина! Извини, Смоленский, но ты меня сейчас дико бесишь и я хочу домой! Желаю счастливой семейной жизни с невестой-убийцей. Надеюсь, твои роители вынудят вас пожениться! — я шагаю вперед, пытаясь оттолкнуть плечом преграду, но Кирилл внезапно перехватывает меня поперек груди и поднимает в воздух, направляясь обратно. Я настолько шокирована, что даже забываю о сопротивлении: откуда в этом аристократическом мальчике столько сил, чтобы так легко поднять меня-кобылу?

Прежде чем он кидает меня на диван, освобождая от плена стальных объятий, я успеваю шлепнуть его по бицепсу в отместку. Сволочь накачанная.

— Хватит. — холодно произносит Смоленский. Он собирается вернуться на свое место, но я из чувства мести подставляю подножку. Только этого гад перешагивает через выставленную ногу. — Ты издеваешься надо мной? Заканчивай с этим.

— Я не хочу выслушивать аргументы в защиту Дарины. Пропусти. — выпаливаю я, вскакивая с дивана, но Смоленский легонько толкает меня обратно. — Ты!

Я снова вскакиваю, оказавшись с ним лицом к лицу и схватив за футболку, чтобы меня снова не отправили назад, и царапнув ногтями ему по груди. Мы сверлим друг друга взглядами. Я — бешеным. Он пытается выглядеть бесстрастным, но черт знает, что сейчас творится у него в голове, судя по темноте в глазах.

— Ты успокоилась? — интересуется он. — Я проверю Дарину. Надо было дослушать, что я скажу, прежде чем валить.

— Надо было это первым предложением говорить, тогда бы я успокоилась. А так ты мне уже испортил настроение.

— Да? — темная бровь изгибается, и Смоленский чуть наклоняет голову. — Ты мне тоже. Ты поехала в кафе с человеком, с которым не стоило даже разговаривать.

Я это и сама знаю, но, все же, у меня вырывается вопрос с легким оттенком сарказма:

— Почему это?

Кирилл не сразу отвечает. Некоторое время просто разглядывает мое лицо.

— Он мог тебе что-нибудь сделать. — произносит, наконец, он.

— Мог, конечно, поэтому я и поставила условие, что мы поедем на моей машине. Перед этим я сфотографировала его документы, отправила подруге и попросила ее перезвонить через час. — я пожимаю плечом, умолчав, что документы были фальшивые. Все кончилось хорошо, к чему расписываться в этом маленьком промахе? — По-моему, ты немножко забываешь, с кем разговариваешь. Я сталкивалась с людьми и похуже. Я не нежная, глупенькая фиалка, неспособная за себя постоять Смоленский.

— Ты плохо знаешь этих людей, Саша. — изогнув иронично бровь, усмехается он. — Может быть, ты и встречала подобных, но в других ситуациях. Я не хочу, чтобы ты подвергала себя опасности. Оставь эти проблемы мне, и в следующий раз просто сразу позвони, если встретишь подозрительного человека.

После этих слов, я чувствую себя так, словно меня щелкнули по носу. Растерянной, ошарашенной. Как давно мне говорили подобные слова? «Оставь эти проблемы мне». Никогда?

— Я в силах сама позаботиться о себе, Кирилл. — упрямо произношу я.

— Нет. Не в этом случае. С этими людьми не стоит испытывать судьбу.

Я замолкаю, опустив взгляд.

Лучший способ меня обезоружить — это показать заботу? Похоже на то. От злости на него не остается и следа. Даже в душе начинает теплиться приятное чувство после его слов и стыд за то, что я ему наговорила.

Смоленский наклоняется ко мне, и я растерянно моргаю, потому что это происходит неожиданно.

В повисшей, почти звенящей тишине слышу громкий удар собственного сердца, когда он делает шаг ко мне — я все еще держу его за футболку и последняя преграда, моя рука, оказывается зажатой между нашими телами.

Я ощущаю выдох на своей щеке, который оставляет теплые мурашки на коже. И потом — прикосновение губ к моим. Поцелуй. За секунду превратившийся из аккуратного в чувственный и глубокий, заставивший внутри взорваться целый салют из чувств, и потом волнующими искрами ухнуть вниз.

И если в первый раз я дала ему пощечину, потому что была в шоке, то сейчас не стала сопротивляться. В конце концов, в глубине души мне было очень интересно, насколько может быть хорош или плох поцелуй с ним, и как Смоленский будет себя вести после.

Я жду какого-то подвоха от Смоленского, всего, что угодно: вульгарного шлепка по заднице, или того, что он решит — раз я отвечаю на поцелуй, то и на остальное я согласна, и примется меня раздевать. От этого внутренне я словно натянутая струна.

Но он не переходит черту, все его прикосновения остаются такими же, как и сам поцелуй. Аккуратными, балансирующими на грани приличия. Прикосновение к волосам, заправленная за ухо прядь, пальцы, которые проводят по позвоночнику невидимую полосу…

И моя ладонь, сжимающая его футболку, расслабляется и ложится на грудь, ловя каждый сильный удар сердца. Я чувствую под плотной тканью мышцы груди и едва сдерживаюсь, чтобы не нырнуть рукой ему под одежду, чтобы почувствовать гладкость и жар кожи.

Ну почему он такой? Почему такие невинные прикосновения, которыми мы обмениваемся, кажутся мне более волнующими и чувственными, чем все, что было в моих отношениях до этого?

Если бы он повел себя, как другие, было бы проще. Проще отстранить его, извиниться, сказать, что это все большая ошибка и нам точно не стоит сближаться. Но Смоленский только распаляет интерес. И ладно бы он был низменный, когда тебя привлекает только внешность человека — проще было бы сказать «в море еще много подобной рыбы…» и откинуть все мысли. Но нет. Тут все намного глубже… к сожалению.

В заднем кармане неожиданно вибрирует телефон, отчего я вздрагиваю. В тишине этот звук слишком раздражающий и громкий, чтобы забить на него и не обращать внимание. Поэтому я с некоторым сожалением прерываю поцелуй, чувствуя, как кружится после него голова и бросаю взгляд на Смоленского, пока копаюсь в заднем кармане непослушной рукой.

На языке остается его вкус, смешанный со вкусом хорошего кофе и я неосознанно облизываю губы. Взгляд Смоленского лишь на секунду опускается вниз, но потом он снова пристально смотрит мне в глаза, будто пытаясь считать мои эмоции.

Я,наконец, достаю телефон и смотрю на экран. Катя. Ну чего ей надо? Я сбрасываю вызов, но она снова звонит едва ли не через секунду. Мои пальцы не слушаются, когда я пытаюсь ткнуть в зеленую трубку.

— Да что случилось? — я не выдерживаю, приняв вызов и прошипев это в трубку. Катя тихонько откашливается.

— С тобой точно все окей? Ты просто так быстро завершила разговор, не став мне ничего говорить, что я распереживалась. Я тебе написала в мессенджере, но ты там не в сети с вечера. — объясняет сбивчиво и быстро она, а я зажмуриваюсь. Так, она моя хорошая знакомая. Переживает. Она большая молодец. Нельзя на нее злиться из-за того, что мне не удалось изучить рот и язык Смоленского получше.