Татьяна Алюшина - Девушка с проблемами
Саша подошла к мужчинам, отдала телефон Николаю.
– Через два часа они будут на станции.
– Вот и хорошо, – подвел итог Николай. – Где вам постелить?
– А знаешь, давай на сеновале. У тебя там благодать! – принял решение Иван.
– Порознь! – уточнила Сашка.
– Тебе, Саш, наверху, на втором этаже, – задушевно предлагал хозяин, – там красота! Спокойно, реку, небо из окна видно. А Ивана внизу устроим.
– Коль, мне с тобой ехать надо, – ушла от темы красот природы Сашка к заботам людским.
– Не надо тебе со мной ехать. Не волнуйся, Саш, все будет хорошо! – как-то так сказал он, что Сашка поверила.
– Я вас дождусь, надо, чтобы они меня увидели.
– Саш, не надо ждать. Спи. Я же обещал: все будет хорошо! – уверил ее Николай.Пахучее, покалывающее сеновальное счастье мягко приняло в себя уставшее, избитое Иваново тело.
Хорошо!
Только сна не было ну ни в одном глазу. Мысли крутились, крутились, крутились в голове, не давая покоя навязчивыми вопросами.
Тишина. И темень. Совсем не из жизни жителя мегаполиса, и пугали, и завораживали, и располагали к размышлениям.
– Саш, не спишь?
На сеновале посреди ночной темноты и тишины голос Ивана звучал как оперная ария, пропетая знаменитым тенором.
– Нет, – отозвалась сверху Сашка.
– Почему вдруг такое доверие мужику, которого ты первый раз видишь?
Она помолчала. Что-то шуршало в дальнем углу большого амбара, может, мышь, может, какой ночной зверек, или просто сено «вздыхало».
– Так бывает в жизни. Редко, но бывает, – ответила наконец она.
– А если твоя Ира не согласится остаться без тебя здесь? Что тогда?
– Я не поняла, ты за нее переживаешь или за Колю?
– Саш, – повысил голос Гуров, раздражаясь. – Он такое перенес, только оклемался! Зачем ему лишние переживания, чужие причем?
– Нет, Гуров, не оклемался он! – возразила Сашка, помолчала и объяснила: – Ему, чтобы спастись самому, надо спасти кого-то другого, помочь, чтобы простить себя наконец, перестать обвинять в смерти своих. Он не хочет принимать ту истину, что иногда в жизни случаются события помимо нашей воли и желания, и ничего мы с этим сделать не можем, и изменить ход событий не можем, можем только разбираться с последствиями. И Ирина – это наглядный пример. Она у него перед глазами будет, и, может, он примирится в душе со своей потерей, стараясь помочь ей и детям.
– Саш, а ты все помнишь про благие намерения? – продолжал раздражаться Иван.
– Гуров, нет у меня никаких далеко идущих намерений! – в ответ раздражилась Санька. – Это я сейчас надумала, что Коле не мешало бы увидеть, что беда не только у него приключилась! А вообще я думала, что детей надо на природу вывезти. И Ирину. И что им здесь спокойно будет и хорошо! И о здоровье их думала!
И они замолчали, весьма недовольные друг другом.
«А чего я, собственно, завелся? – подивился Иван. – То, что Ирина эта и дети здесь здоровье поправят, это факт, и, чем черт не шутит, может, и Коляна растормошат и к жизни вернут! Мне бы ей спасибо сказать!»
Задело его, зацепило, что она вот так – сразу, без сомнений – поверила Николаю! Рассмотрела его, прочувствовала! Николая – да, а его, Ивана, – нет! И не доверяет она ему, на расстоянии держит, сверкнет злым балтийским глазом и отстраняет, выставляя за ограничители доступа.
– Гуров, ты что примолк? Считаешь, я неправильно сделала? – с сомнением спросила Сашка.
– Чего гадать, посмотрим, – не стал ее успокаивать он.На пустой станционной площади стоял «Хаммер». Коля вышел из машины, облокотился о капот и курил в кулак, волновался.
Чего вдруг он начал пороть горячку? Надо было дождаться утра, обдумать все, да и лишних переживаний девчонке ночными поездками не добавлять!
Он увидел ее, когда Сашка рассказывала – увидел! Ну, привиделось ему что-то – с кем не бывает! Ишь какой вещун-колдун! Одичал совсем в глуши-то или так история этой Ирины на него подействовала?
Да и Сашка хороша, так рассказала, что его всего перевернуло, девчонка эта перед глазами стоит, а он подумал – моя! Даже не подумал, а затеплело где-то в груди – не то надежда, не то предчувствие какое!
Хорош! Нечего сказать! Девочка совсем – двадцать четыре, а он, старый хрен, почему-то решил, что его!
Он щелчком выбросил бычок от выкуренной в несколько затягов до фильтра сигареты. На темной привокзальной площади, едва освещенной единственным тусклым фонарем у входа закрытой на ночь двери станции, он ярко полыхнул, пролетев по дуге, и упал на асфальт, предсмертно раскидав полыхнувшие искры. Николай проследил полет и падение бычка, достал еще одну сигарету и закурил.
«Ну, ничего, – приободрил он себя, – ничего. Лето на природе побудут, отъедятся нормальными продуктами да с огорода, речка, лес, живность моя – раздолье детям. Хоть в себя придут, успокоятся, а чего им у меня-то на хуторе бояться? Опять же, Лукинична с Ильичом за ними присмотрят. Да с радостью! Может, и Ирина эта отойдет немного на наших-то красотах!»
Лукинична и Ильич, его соседи, единственные оставались на умиравшем хуторе. Старики были крепкими, по-народному юморными, шебутными, но загибались совсем уж от бедности, одиночества и заброшенности, пока Коля не появился рядом. Он выстроил дом, обзавелся хозяйством, а заодно и им помог взбодриться, оклематься и зажить по-новому. Жили они с соседями душа в душу – одной семьей, почти одним домом. Лукинична шебуршилась у Коли по хозяйству, когда он в леса уходил, в район отправлялся или в Москву, или начальство какое наезжало, клиенты на охоту да на рыбалку или водки попить в тишине. За живностью втроем ходили, корова одна на два дома, а что, им даже слишком. Лукинична нет-нет да и на рынок в район ездила, излишки продавала, радовалась всегда доходу. А Коля только тихо улыбался ее неугомонности хозяйской – отошла от нищеты и беспросветности, а то все поверить не могла, что жизнь теперь у нее спокойная, сытая началась.
Вот будет кому за детьми доглядывать – старики обрадуются! Коля улыбнулся в темноту – еще как! Ильич начнет игрушки деревянные мастерить, а уж Лукинична их пирогами да блинами откормит!
Хорошо, что едут! И им на радость и веселье на выселках своих, и детям – раздолье и здоровье!
Хорошо, что решил, пусть прямо сейчас едут, а что тянуть! Пол-лета, почитай, прошло, глядишь, поутру и передумают, или Сашка отбой даст, перепугается сама своего решения! Ее там сейчас небось Иван-то распекает, отчитывает!
Он улыбнулся – обнародился совсем, стариковские словечки-присказки даже мысленно вставляет.
На площадь въехала синяя «Нива», лихо завернув вираж, рассекая тишину повизгиванием шин, тормознула возле Николая. Из машины выбрался парень лет тридцати, степенно подошел к Николаю и протянул руку для пожатия.
