Николай Семченко - Яблоко по имени Марина
Потом мы сидели у костра, слушали дяди Володины анекдоты, смеялись, пекли картошку и, обжигаясь ею, облупливали коричневую в черных подпалинах кожуру — она легко сжималась под пальцами, собиралась гармошкой и снималась, как оболочка с дорогой копченой колбасы. Вокруг нас густела темнота, и красные искорки, будто большие светлячки, кружили над костром.
— Мадемуазель, вы нормально вчера до дома добрались? — небрежно и как бы невзначай спросил дядя Володя Марину. — Хотел тебя проводить, но пока ходил в буфет за папиросами, гляжу: твой след уже давно простыл…
— Видишь: живая! — рассмеялась Марина. — Что со мной сделается?
Обычно она смеялась тихо, будто стеснялась, а тут — громко, по-русалочьи заливисто.
— Еще и роль немножко поучила, — продолжала она. — Помнишь, Сидор говорит: «Только Платона назвали, и вы как маков цвет вспыхнули». А Луша отвечает: «Зачем выдумывать? Маков цвет. Я замужняя. Что мне в Платоне вашем? Нашли невидаль».
— А заглядывалась, — промолвил Володя.
— Мало ли что заглядывалась. У какой девки сердце не зазнобчиво? — лукаво, не своим голосом откликнулась Марина.
— Пастернака сейчас ругают в газетах, — оповестил Володя. — Наверное, нам не разрешат показывать «Слепую красавицу». Зря время теряем! Твоя первая роль, и вот — напрасно. Жалко, что я тебя раньше в наш театр не привел…
— А что такого запретного в пьесе? — удивилась Марина. — Очень жизненная пьеса, должна зрителю понравиться…
— Да как понравится, если Пастернак там, наверху, многим не нравится. К тому же пьеса, говорят, и не печаталась нигде. Спросят, где взяли, а что режиссер ответит?
И тут Марина улыбнулась совсем как Одри Хэпберн. Такой улыбкой, что вы и представить себе не можете, если никогда не видели фильм «Римские каникулы». Мы с папой ходили на него целых три раза. Ему очень нравилась Одри с огромными печальными глазами, трогательно торчащими ключицами и легкой, совершенно обезоруживающей улыбкой. Она казалась нежной и беззащитной, прекрасной, как принцесса из туманного, полузабытого сна. И Марина тоже умела улыбаться так же трогательно. Но Володя почему-то совсем не обратил на ее улыбку внимания, и они завели долгий, малопонятный мне разговор о каком-то поэте, его опале и таланте, нищете и трагедии и о том, что когда-нибудь, лет через сто, а может, раньше, искусство станет свободнее.
Я слушал их и не понимал, о чем они беседуют: какая такая им свобода нужна, чтобы читать стихи, танцевать или играть на сцене? Ну и представляйтесь, сколько хотите, лишь бы другим не мешали!
— Полуночничаете? — вдруг возник из темноты чей-то голос. Мы, как по команде, повернули в его сторону головы.
Неясный силуэт мужчины почти сливался с покрывалом ночи, но вот он сделал шаг, другой и в отблесках затухающего костра проявилась серая маска лица, и чем ближе человек подходил к нам, тем оно четче становилось. Да это же Иван, наш сосед! И чего он так поздно бродит? Наверное, скучно ему без Поли, его жены: уехала на месяц в Брянск, в отпуск, а мужа оставила смотреть за хозяйством — кормить собаку, кур, приглядывать за садом-огородом.
— Можно к вам подсесть? — спросил Иван.
— Мы уже насиделись, по домам собрались идти, — резко и зло проговорил дядя Володя. — Нас бессонница не мучает. А ты опять с танцев идешь?
— Вышел во двор, гляжу: огонь горит, вот и подошел, — ответил Иван. — Люблю костры!
Марина молчала и шуршала обертками от «Пилота».
— А чего ты на танцы не пошел? — сердито буркнул дядя Володя. — Может, боишься, что заложат тебя Полине?
— Никого я не боюсь. И ничего не боюсь, — раздельно, почти по слогам ответил Иван. Он казался немножечко выпившим. И насчет того, что просто так вышел во двор, наверное, врал. Мама как-то говорила отцу, что сосед по ночам шастает на амуры, и я, честно сказать, не понял, что такое «амуры», но слово запомнил и, желая показаться умным мальчиком, невинно спросил:
— Дядь Вань, вы не амуры ищете?
Володя хмыкнул, а Марина рассердилась:
— Паша, ты хоть соображай, что говоришь! Чушь несешь. Неприлично так разговаривать со взрослыми…
Она встала и, ни с кем не попрощавшись, шагнула в темноту. Хлопнула калитка, радостно взлаял и тут же затих наш Шарик, зажегся свет на веранде.
— У тебя с ней что? — спросил Ивана дядя Володя. — Говорят про вас всякое…
— А ты уши пошире развешивай, — посоветовал Иван. — Да помни: говорят, в Москве кур доят…
— И другое говорят: дыма без огня не бывает, — сухо возразил дядя Володя и, потрепав меня по плечу, посоветовал: — Шел бы ты, Паша, спать…
Что случилось потом, я не знаю, потому что только лег и сразу и провалился в теплый сон — он охватил меня жаром июльского полдня и медленно вознес к белоснежным облакам. Я плыл в мягких, ласковых потоках воздуха, и все вокруг сверкало и пело, и кружился волшебный калейдоскоп звезд, и Земля представлялась такой маленькой, что ее, как голубой мячик, можно было взять в руки…
Дядя Володя в ту ночь повздорил с Иваном, и они, видно, крепко подрались: и тот, и другой несколько дней ходили в темных очках. А папа почему-то совсем перестал бриться и, когда прижимался ко мне лицом, его щетина колола кожу.
— Петухи, — обозвал их папа. — Глупые петухи! Еще не понимают, что не мужчина выбирает женщину, а выбирает она, только вид делает, будто получилось так, как захотел он…
— О чем ты, папа?
— Потом поймешь…
— А мама долго тебя выбирала?
— Не очень, — улыбнулся папа, и лицо его посветлело. — Мы сразу друг друга выбрали…
И я почему-то представил себе наш клуб, в котором расстелили привезенные из райкома ковровые дорожки и установили большую красную тумбу с гербом страны, которой уже нет. Возле нее неподвижно, как статуи, застыли мальчик и девочка — нарядные, в красных галстуках, и каждому, кто подходил к тумбе, они отдавали пионерский салют. В стороне стояла кабинка, занавешенная желтой шторой. Туда никто не заходил: голосующие брали белые листочки у комиссии и, даже не читая их, быстрее опускали в прорезь тумбы и бежали занимать очередь в буфет. У входа в него топтался мужчина с красной повязкой. Он зорко следил, чтобы в буфет попадали только те, кто уже «выбрал». Может, взрослые выбирают так не только депутатов?
А Марина, наверное, выбрала меня. Потому что теперь, отправляясь в магазин за покупками или на репетиции драмкружка, или просто погулять, всегда говорила: «Айда со мной, Пашка!» И покупала мороженое, его тогда делали с изюмом, ванилином или клубничным вареньем — вкуснятина! И всякий раз Марина просила меня: «Ну, женишок, тайну хранить умеешь? Вон телефон-автомат, набери вот этот номер и попроси Ивана Алексеевича, ладно? А когда он ответит, дашь трубку мне…»
