Шарлотта Мендельсон - Почти англичане
– Прекрасно! – восклицают стайки мельтешащих кузенов. Лора улыбается и кивает, пока от притворства не сводит скулы. Ее пугают все эти люди – не в меру заботливые, обидчивые, любопытные; она им не ровня, а сегодня вечером – меньше всего.
Что, если с появлением Алистера, чья страсть (или, во всяком случае, мысль о ней) так ее возбуждает, Лора засияет сквозь одежду? Кто-нибудь непременно заметит; конечно, не Ильди – она для такого слишком нежна и невинна, но Жужи с ее поразительным нюхом на секс или Рози, чьи мысли непроницаемы, как у белого медведя… Тут и конец всему.
Ей нужно поразмыслить. Придется искать убежище в ванной. С гостями так себя не ведут, но пусть думают что хотят. Она робко пробирается на кухню под градом банальностей, прокладывая поцелуями дорогу, и, что бы ни говорили губы, в голове звучит только одно: пожалуйста, пожалуйста. Пожалуйста. Но о чем она просит? О любви, уединении, покое? Или, напротив, о чем-то, что изменит текущий порядок: к лучшему или к худшему – все равно?
Меньше недели осталось до отъезда Марины. Еще один вечер потрачен впустую. Лора едва видела дочь и тем более не говорила с ней, ни разу не обняла, не вдохнула запах ее волос, не простонала как сумасшедшая, прижимая ее к себе. Лечь бы сейчас лицом на холодный кафель и зарыдать, но нельзя; и Лора берет себя в руки, прочищает нос, умывает лицо, будто немного разочарованная домохозяйка, готовящая повидло на встрече Женского института[5]; кто-то, кем она так легко могла стать.
На носу висит водяная капля. Рядом с дочерью Лора – особь другого вида, лабрадор, родивший лосося. Если Алистер заговорит с Мариной, она ему хотя бы ответит? С ней всегда так: люди считают ее обычным нервным подростком, чью холодность легко растопить. Лора морщится, видя, как от дружелюбных насмешек дочь каменеет, словно маленький строгий ученый. Разве такая застенчивость и колючесть в одном человеке – это нормально? С тех пор как Марина поступила в Кум-Эбби, стало лишь хуже, а почему – она ни за что не признается. Покажи им себя такой, какая ты есть, желает ей Лора, наблюдая, как дочь односложно отвечает на все вопросы. Густые хмурые брови и толстая темная коса делают ее похожей на маленькую русскую поэтессу, решившую покончить с собой из-за любви.
«Солнышко, – думает ее мама, – однажды тебя заметят. Но не сейчас. Пожалуйста, не сейчас».
Раздается звонок, и Марина тут же все понимает. Когда твой любимый рядом, ты всегда это знаешь: так уж оно устроено. Ее, как магнит к металлу, как пришельца к летающему блюдцу, тянет вперед, сквозь толпу пожилых венгров: только бы увернуться от щипков! Стоит ли удивляться ее интуиции? Она нашла бы Саймона Флауэрса где угодно – в песчаной буре, в лавине; ее тело гудело бы, как антенна, или что там антенны делают? О, как она гудит! Зная силу ее любви, разве можно представить, что это кто-то другой? Он сжалился и пришел за ней.
– Кто там? – спрашивает один из гостей, подойдя к домофону. Нет ответа, что само по себе знак. У Марины в груди тяжело колотится сердце, а органы никогда не врут. Она пожелала, и он явился: горячий металлический луч ее страсти вытянул Саймона Флауэрса из дома (номер двадцать девять по Милл-роуд, Стаурпэйн, Блэндфорд-Сент-Мэри, графство Дорсет, почтовый индекс DT11 2JP), где он живет с родителями и двумя младшими сестрами, – прямо в ее объятия.
– Я выйду, – говорит она, хотя все на нее смотрят. Под кожей бьется электрический пульс. Неужели ее желание вызвало Саймона к жизни? Раньше, отправляясь в город за бесплатной газетой для Жужи, или заполняя пробелы в своих познаниях о Тюдорах в Национальной портретной галерее, или наблюдая за людьми на эскалаторе и подставляя их взглядам свой более выгодный профиль, Марина не сомневалась: в следующий миг – или в следующий, или нет, в следующий – ее судьба переменится. Все, что было для этого нужно, – встреча с большим семейством аристократов или с добрым преподавателем. Они разглядели бы в Марине красоту и чувствительность, о которых другие не подозревают, и приняли бы ее в свой круг.
В эти каникулы, в эпоху Саймона Флауэрса, все стало иначе. В конце концов, должен ведь он бывать в Лондоне – навещать престарелых родственников или покупать мадригалы. Всякий раз, выходя из квартиры, Марина готовится поймать на себе его взгляд.
И сегодня это случится. Сегодня ее жизнь изменится. Марина налетает локтем на дверную ручку, но не чувствует боли. Воздух в полуподвальном коридоре – чистый кислород. Она, как на крыльях, проносится по блестящему синему линолеуму, обегает лифт, этот ледериново-ореховый гроб, в котором когда-то мечтала о поцелуях обветренных губ, и теперь, после блужданий в пустыне, может мечтать снова. Она заглянет в милое ученое лицо Саймона, и он спасет ее, избавит от девственности, преобразит Кум-Эбби и откроет дорогу в блистательный взрослый мир. Что с того, если пансион не оправдал ее ожиданий? Что с того, если тамошние мальчики, такие пугающие, и девочки, такие чужие, называют жителей Кума и Мелкума крестьянами?
Марина взбегает по лестнице и вырывается в вестибюль, где лампа дневного света благословляет своим сиянием молодую любовь.
Вечеринка определенно сменила тон: стала тише и напряженней, словно среди гостей затаился прелюбодей и все почуяли приближение бури: оскорбления, слезы. Когда Лора была подростком, публичное проявление эмоций влекло за собой пожизненный вежливый остракизм. Родня ее мужа принимает драму как должное.
Или, может быть, все ждут Садженов, думает Лора и в ту же секунду слышит телефонный звонок. В гостиной так шумно, что она спешит в спальню мужниных теток, к аппарату на столике между кроватями.
– Алло?
Тишина в ответ.
– Алло? – пересохшим голосом повторяет Лора, а потом тихо-тихо, почти одними губами, добавляет:
– Это ты?
Молчание.
– Кто там? – спрашивает свекровь из дверей. – Висонтлаташра, дорогуша – скорее, миссис Вольф уходит.
– Наверное, ошиблись номером, – отзывается Лора, и линия отключается.
Ни Саймона Флауэрса, никого. Марина прижимается спиной к входной двери, прячась от взглядов людей на автобусной остановке. Ее обдает холодная волна отвращения к себе.
Душевная боль в груди говорит, что Марина больше никогда не полюбит. Ни один человек в Кум-Эбби, кроме Саймона Флауэрса, не вызывает у нее ни малейшей симпатии. У него есть качества, которых недостает остальным: ум, изящество, даже красота, если вы достаточно чувствительны, чтобы ее увидеть. Марина все бы ему отдала – возможно, даже рискнула бы впустить его в дом.
Саймон бы удивился, узнав, что в ее глазах это важное, едва ли не ритуальное событие. Для Марины почти вся жизнь – сплошной ритуал. У нее есть способности, хотя ей не очень ясно, как они действуют. Она всегда подозревала, что спасти родню от голода, нищеты, болезней и нерадивых врачей, потешающихся над иностранным акцентом, смогут только ее медицинский диплом и неусыпное бдение до конца жизни. Однако двух или трех недель в новой школе хватило, чтобы понять: все ее страхи, словно осмотический процесс, которому сама Марина служит проводником, берут начало в Кум-Эбби. Школа будет для семьи не спасением, а проклятьем. Маринины одноклассники пышут здоровьем, а родные – слабы и хрупки и без нее становятся еще уязвимей.
