Эмили Листфилд - Все, что нам дорого
– Мы выстрелим в нее? – спросила Эйли.
– Нет, Эйли, вот послушай, убивать самок не положено по закону.
– Почему?
– Потому что тогда на следующий год не останется оленей.
Они замерли, прислушиваясь к собственному дыханию и к подземным шорохам, которых не замечали раньше и которые теперь вдруг словно заполнили собой пространство между людьми и животными, а олениха, вскинув голову, разглядывала их. Потом так же внезапно она развернулась на длинных тонких ножках и снова скрылась в лесу.
– Я проголодалась, – пожаловалась Джулия, как только они опять двинулись вперед. – Когда мы будем есть?
Днем, пока Тед спал, растянувшись поверх своего спальника, разбросав руки и ноги по земле, раскрыв наполненный слюной рот, Джулия увела Эйли к большой сосне неподалеку, чтобы преподать ей ежедневный урок. Это тайное обучение продолжалось уже много лет: Джулия выставляла оценки в книжках-раскрасках в зависимости от того, насколько хорошо Эйли удавалось не вылезать за контуры рисунков; Джулия делилась тайными сведениями об учителях, к которым попадет Эйли, и о том, как лучше вести себя с ними; Джулия объясняла происходившее на переменах; Джулия расшифровывала споры родителей, которые просачивались сквозь закрытые двери и расползались по дому, словно дым; Джулия подавала готовые выводы, так что Эйли, покладистая и беспечная, привыкла получать от нее информацию на блюдечке.
Джулия смотрела в открытое лицо Эйли. Эта мягкость и податливость тревожили ее. Она знала, какой опасностью они могут грозить, как легко ее обмануть. Каждый урок был направлен на то, чтобы закалить ее, умерить эту доверчивость, которая другим людям казалась в Эйли такой привлекательной чертой. Джулия взяла на себя труд научить Эйли тому, чему не смогла научить их мать. Как быть практичной, умной и хитрой. Как уцелеть. Тому, что ей знать было необходимо. Однажды Джулия заставила Эйли проползти целый квартал под припаркованными машинами, словно таким способом можно было вытравить из нее слабость. В конце концов, только взрослые с такой пылкой сентиментальностью цепляются за утверждение, что детство должно продолжаться как можно дольше.
Она отобрала у Эйли стебель крапивы, который та вертела в руках. Помолчала. Джулия в свои тринадцать лет обладала безупречной выдержкой.
– Никогда не верь ему, – сказала она тихо и яростно. – Никогда. Никогда.
Эйли кивнула.
– Никогда не верь никому.
В этот вечер Эйли, Джулия и Тед сидели вокруг маленького костра, который они развели под присмотром Теда. У их ног мерцали крохотные языки пламени, озаряя нижнюю часть лица слабым оранжевым светом, волосы их пропахли пеплом и дымом.
– Ну что ж, может, мы и не принесем оленьих рогов для украшения кабинета, но как хорошо побыть здесь, где легко дышится. – Тед пропустил через пальцы горсть земли.
– Как хорошо, – сонно согласилась Эйли.
Тед улыбнулся. Эйли, чьи сомнения все еще так легко было успокоить, чью любовь не нужно завоевывать заново каждый день, которая все еще любила его, даже сейчас любила.
– Ну-ка, дружище, по-моему, тебе пора на боковую. – Он подхватил Эйли на руки, удивленный ее тяжестью, весомостью ее одиннадцатилетнего тела, и засунул ее в спальный мешок. – Я люблю тебя, – прошептал он, целуя ее в перепачканный лоб.
– Я тебя тоже люблю, – ответила она тихонько, чтобы не услышала Джулия.
Когда он вернулся к костру, Джулия быстро стерла тайные послания, которые чертила на земле, и крепко обхватила руками костлявые коленки. Тед присел рядом, разглядывая ее угловатый профиль в мерцающем отблеске огня.
– Я тебе не враг, ты же знаешь, – мягко сказал он.
– Я этого никогда не говорила.
– Ты только об этом и твердила все последнее время. Джулия, что бы ни произошло, это произошло между мной и твоей мамой. Это не имеет отношения к тебе.
Джулия молчала, словно вражеский шпион.
– Это сложно понять, – продолжал Тед. – Я и не жду, что ты поймешь, когда я сам еще не совсем разобрался во всем. Я знаю лишь, что это не только моя вина. Конечно, шуму от меня было больше. Конечно, я вспыльчив. Но мы оба наделали множество ошибок. Никто в нашем доме не ангел.
Она подалась к нему и осторожно спросила:
– Какие ошибки?
– Во-первых, уход.
Она смотрела и ждала, и мрачно улыбнулась, когда поняла, что никакого продолжения не последует.
Тед отвернулся. На самом деле он вовсе не собирался бросать их по-настоящему, разумеется, никогда не хотел жить отдельно. Просто вылетел из дома в пылу ссоры и не сумел придумать повод вернуться, а часы шли, складываясь в дни и ночи, проведенные на раскладушке компаньона, пока уход не превратился в суровую действительность. Когда через три дня Энн позвонила ему на работу и сказала, что, если он не заберет свои вещи в течение часа, она свезет их на городскую свалку, он хотел признать свою ошибку, но не смог; доказывать, как мало они нуждаются друг в друге, стало для них своего рода соревнованием, хотя он никогда не собирался выигрывать. И вот он взял свои вещи там, где она оставила их, на крыльце, в двух больших черных пластиковых мешках для мусора, а через несколько недель уже подыскивал себе квартиру и адвоката, и сколько ни старался, все никак не мог толком вспомнить, из-за чего вышла ссора.
– Послушай, всякое бывает между мужчиной и женщиной, – он запнулся. – Мне кажется, ты немножко мала для этого.
– Мне тринадцать.
– Я знаю.
– Я знаю гораздо больше, чем ты думаешь.
– О, я в этом не сомневаюсь. – Он взял последнюю ветку и запихнул поглубже в костер. Ему хотелось сказать ей, как это напоминает ощущение, когда не можешь поймать мяч, как однажды он начинает откатываться, и ты ничего не можешь поделать, чтобы остановить его, этот мяч, который и есть вы оба или то, чем вы были, и как ты бежишь и бежишь за ним и даже иногда тебе кажется, вот поймал, но тут он снова ускользает. – Просто ускользает от тебя, – сказал он.
Джулия не отрывала от него глаз, щурясь от дыма, напряженно вслушиваясь.
– Я замечал, как вы спорите с Эйли, – продолжал Тед. – Иногда вначале вы знаете, о чем спор, но в конце уже не имеете об этом ни малейшего представления. Так и во всем. У меня и твоей мамы так получилось. Но теперь все иначе.
– Что ты имеешь в виду?
Та ночь, сопротивление, а потом – нет. Он изучающе смотрел на Джулию, прикидывая, взвешивая каждое слово, прежде чем заговорил, стараясь предугадать, какое это произведет впечатление, и соответственно подстроиться.
– Я никогда не хотел причинить боль твоей маме, – он остановился. – Или тебе и Эйли. Я много думал. Если я открою тебе тайну, ты обещаешь не говорить никому, даже Эйли? – Он привяжет к себе Джулию, привяжет ее секретами, которые она скроет в тайниках души. Она обязательно будет носить их в себе, словно награду.
