Наталия Терентьева - Синдром отсутствующего ёжика
Я быстро набрала номер, по которому надо звонить, если у тебя украли карточку, заблокировала счет. Громко сказано, конечно, «счет», но хотя бы зарплата останется цела. Через полсекунды мне пришла эсэмэска: ктото успел купить на мою карточку… Я всмотрелась в название магазина – ну да, это магазин на той остановке, где я плакала и проворонила кошелек. Чтото успел купить, одним словом. Три китайских пальто, что ли? А что еще можно купить на всю мою зарплату, не сильно раздумывая… Ладно.
Беды ходят парами, тучами, толпами… В разных языках есть похожие пословицы. Значит, это правда для любого человека на земле. Странно, почему так? То ли человек слабеет от своей беды и не в силах бороться с новыми напастями? То ли здесь действует какойто таинственный закон нашей жизни, о которой мы так мало знаем и не продвинулись за столетия ни на шаг в поисках главного ответа: зачем все это? То, что вокруг и внутри нас?
Я сошла на остановку раньше, решив сначала зайти к Грише, к которому меня не вызывали. Наверно, мне просто хотелось, чтобы ктото посмотрел на меня с надеждой и любовью.
Я долго звонила в дверь, но никто не открывал. Уже собираясь уйти, я вдруг услышала голос мальчика за дверью:
– Это кто?
– Гришенька! Это Александра Витальевна. А мамы нет?
– Мама ушла…
– А ты не можешь открыть мне дверь?
Мальчик молчал.
– Гриша!.. Ну, хорошо… А мама давно ушла?
– Давно.
– А ты ел чтонибудь?
– Я не могу дверь на кухню открыть… Я случайно ее запер на защелку… И свет в комнате не включается…
– Понятно. Но ты ведь не плачешь, нет?
– Нет, – еле слышно ответил мне Гриша.
– Может, ты попробуешь какнибудь мне дверь открыть?
– Мама сказала никому не открывать.
– Правильно, конечно. Гриша… как у тебя уши сегодня? Не болят?
– Болят.
– Ты в школу не ходил?
– Нет…
Я услышала, как мальчик подошел совсем близко к двери.
– Это вы?
– Я, конечно, я, Гриша. Ну все, малыш, ты не стой у двери, иди играй, мама скоро придет.
Хотелось бы в это верить…
Я ходила по вызовам до самого вечера, решив, что в справочное бюро я сегодня не поеду Нет, наверно, никакого смысла так срочно разыскивать Ийку и бежать завтра к ней, если она прячется от меня в своей ракушке. Долго она в ней не просидит, так мне кажется.
Домой спешить не надо было, и я могла дольше, чем обычно, слушать жалобы мамочек и бабушек моих маленьких пациентов. Я обратила внимание – если начинаешь вслушиваться и разговаривать, то тебе расскажут обо всем – о том, чем болеет папа, больше всего замужние женщины любят рассказывать о своих мужьях, и о том, сколько бы надо скопить денег на ремонт, а также о том, отчего вспучило все банки с заготовками в прошлом году… Так что в общем, если рассматривать вызовы как визиты к знакомым, можно считать, что мне даже повезло: кто же еще так много раз за неделю ходит в гости? Причем, если не отказываться, то можно и чаю попить, и пообедать, и пирожками угоститься… И так хорошо, если можно не спешить. Ведь тебя прождали целый день, у ребенка уже упала и снова поднялась температура, и маме хочется рассказать всю историю не только болезни своего дитя, но и своей собственной жизни, начиная с того момента, как она познакомилась с будущим отцом…
Когда оставался один вызов, позвонила администратор из поликлиники.
– Саш, ты сходи побыстрее на Твардовского, ладно? Последний адресок я тебе давала, помнишь? Папаша уже четыре раза звонил, матерился.
– Как раз иду, – вздохнула я. Есть всетаки некоторое отличие от похода в гости…
Три рыжекоричневых новых дома, построенных на самом берегу Москвыреки, немного испортили привычную идиллическую картину берега. Чистую пойму реки с низким берегом и далеко выдающимся мысом, на котором прекрасно разрослись за двадцать пять лет настоящие ивовые рощи, так красиво обрамляли белые многоэтажки, аккуратно повторявшие естественный ландшафт района – то вползая на пригорок, то спускаясь по пологому склону. Раньше мы часто гуляли на мысе с Ийкой. Ее любимой игрой было спрятаться от меня, понастоящему, так, чтобы я искала и не могла найти. Однажды зимой, ей было лет шесть, она засыпала себя снегом и просидела в таком самодельном сугробе минут пятнадцать. Когда я вынула ее из сугроба, то не знала, плакать мне или смеяться, – на шапочке у лба от ее горячего дыхания повисли длинные сосульки, ресницы и челка заиндевели…
Размышляя, я прошла ворота во двор нужного мне дома, и теперь мне пришлось вернуться. Я нажала на кнопку звонка на металлической ограде, объяснила, что иду по вызову к ребенку. Ктото невидимый открыл мне дверь, и я вошла во двор.
Это называется сейчас – жилье «бизнескласса», элитная новостройка – для сделавших мощный прыжок через голову, из пионеров всей страны в ее же элиту. Вот, оказывается, о чем втайне мечтали мы, пионеры семидесятых и восьмидесятых, отдавая салют смотрящим в вечность бюстикам дедушки Ленина, – о туевых деревцах в подъездах фешенебельных домов, о ласковых консьержах, бдительно охраняющих вверенный им мирок от чужих, о швейцарских горнолыжных курортах, о школах для избранных детей, о закрытых клубах… Мы ведь мечтали о неравенстве, разве нет? О том, чтобы было видно, кто лучше, кто талантливее, кто сноровистей… Чтобы не под одну гребенку… А вышло вот оно как.
Неужели и моя дочка думала о том, чтобы любой ценой попасть к лучшим, к избранным? Если бы я знала… А если бы знала – то что? Готовила бы ее, как могла, к борьбе за свое место под солнцем? Борьбе без правил… Что бы я делала – не знаю… Но чтото делала я не так, это точно. И разобраться в один день не смогу. Ийка слишком хорошо таила от меня свои желания и страдания. Не от счастья же она ушла от меня. Но что упущено, где? И возможно ли было иначе? И почему ребенок получается совсем другим, чем хочется родителям…
В лифте я не сразу поняла, что женщина в туго застегнутом капюшоне, взглянувшая на меня, когда я вошла, с некоторым ужасом, – это я сама. Глядя в большое затененное зеркало, я сбросила капюшон, поправила выбившиеся волосы, которые утром, как обычно, на скорую руку стянула в невысокий хвост, и расстегнулась. Когда люди видят белый халат, их уже не интересует, почему ты пришила к шубе совсем не подходящую верхнюю пуговицу. Скорей бы уж ее снять, эту шубу… В Москве – полгода зима. Так почему у меня шесть маечек на короткое лето и всего одна шуба? Одна на пятнадцать лет… Так быстро пролетевших с того прекрасного дня, когда мне показали прелестную, горько плачущую девочку со светлыми глазками и нежной кожицей. И я потом лежала в палате три часа до следующего кормления и думала лишь об одном: мне только что показали человечка, которого я буду любить всю жизнь, до самой смерти, и сильней этой любви никакого чувства уже не будет.
