Эрик Сигал - Сценарий счастья
— Что ж, если тебя это утешит, можешь сообщить своему отцу, что я стану тебя оберегать.
По ее лицу было видно, что она благодарна мне за эти слова. Сильвия улыбнулась мне, и моментально все мои усилия не влюбиться пошли прахом.
2
Подходила к концу вторая неделя наших занятий. Я узнал, что в Парижской опере дают спектакль, который бывает только раз в жизни. Легендарная Мария Каллас будет в последний раз петь Виолетту в «Травиате». Я твердо решил не упустить свой шанс. Это, конечно, было ребячество, но я сослался на недомогание и отпросился с семинара, чтобы отстоять очередь за входными билетами.
Надо ли говорить, что таких желающих послушать Каллас в Париже и окрестностях было хоть отбавляй. Передо мной оказалось столько народу, что их с лихвой хватило бы, чтобы заполнить театр до отказа. Однако я напомнил себе, что всегда вел жизнь праведника и если моя добродетель заслуживает хоть какого-то вознаграждения, то почему бы этому не случиться теперь.
Мои безмолвные мольбы были услышаны. Около половины седьмого, когда очередь продвинулась на каких-то двадцать шагов и дела казались безнадежными, меня окликнул женский голос:
— Мэтью, ты ведь, кажется, себя плохо чувствовал?
Взят с поличным! Обернувшись, я увидел, что со мной говорит не кто иной, как сама Первая Красавица.
Сильвия изменила своей обычной строгой прическе и распустила волосы. Волосы каскадом падали ей на плечи. На ней было простое черное платье, открывавшее куда большую часть ее ножек, нежели неизменные джинсы. Короче говоря, она была ослепительна.
— Со мной полный порядок, — объяснил я. — Не мог же я пропустить Каллас! Но в любом случае я наказан за прогул: не похоже, чтобы я попал на спектакль.
— Тогда идем со мной. Фирма моего отца держит здесь ложу, а сегодня я в одиночестве.
— Вот было бы здорово! Но ты уверена, что я одет подобающим образом? На твоем фоне… — Я показал на свою потрепанную джинсовую рубашку и вельветовые штаны.
— Мэтью, тебе же не на сцену выходить! Тебя никто, кроме меня, не увидит. Идем, а то увертюру пропустим!
Она взяла меня за руку и повела через толпу возбужденных соперников, не доставших билета, и дальше, по знаменитой мраморной лестнице. У меня захватило дух от сводчатого фойе, выполненного в красном, голубом, белом и зеленоватом камне, похожем на мрамор.
Мои опасения подтвердились: во всем театре я оказался единственным мужчиной без смокинга или фрака. Но я утешил себя тем, что невидим. То есть — кто бы стал смотреть на меня, когда рядом находилась Венера Миланская?
Служитель в униформе провел нас по опустевшему коридору к входу в ложу, обитую алым бархатом. Мы смотрели сверху на переполненный зал, на высоченный свод авансцены. В центре зала с окаймленного позолотой потолка, расписанного самим Шагалом, свисала на цепях легендарная театральная люстра. Сюжетами росписи служили сцены самых знаменитых оперных и балетных спектаклей с явным преобладанием влюбленных пар.
Где-то внизу оркестранты настраивали инструменты, и я ощутил себя поистине на небесах. Мы заняли два передних кресла, в ложе для нас была приготовлена небольшая бутылка шампанского. Я вспомнил навыки, приобретенные за годы работы официантом, и наполнил наши бокалы, не пролив ни капли. После чего провозгласил подобающий моменту тост.
— За тех, кому я обязан этим спектаклем! — начал я. — За Миланский автомобильный завод и ближайших родственников его руководства.
Она рассмеялась, оценив шутку.
Свет начал гаснуть. В ложу вошел медведь Нино (тоже в смокинге!) и скромно устроился сзади. Выражение лица у него было, как всегда, лишено эмоций, и я все гадал, с удовольствием он сюда пришел или нет.
— Ты хорошо знаешь «Травиату»? — спросила Сильвия.
— Так себе, — скромно ответил я по-итальянски. — В колледже по «Даме с камелиями» писал диплом. А вчера после занятий оживил в памяти кое-какие фрагменты. Почти час играл!
— Ого! А где же ты пианино нашел?
— Я отправился в «Ла Вуа де Сон Мэтр» и сделал вид, что собираюсь у них что-нибудь купить, а сам незаметно пристроился к «Стейнвею». К счастью, они меня не выставили.
— Жаль, что я не слышала. Почему ты меня не позвал?
— Да я и сам не знал… Но мы с тобой можем пойти туда завтра, если захочешь. Менеджер магазина меня приглашал в любое время.
— Мэтью, считай, что ты мне пообещал! — Она подняла бокал, словно заранее выражая свою благодарность. Даже в темноте зала ее улыбка сверкала жемчугом.
Вступительный хор — «Высоко поднимем мы кубки веселья…» — вполне соответствовал моему настроению. Я был заворожен присутствием легендарной Каллас на сцене, но тем не менее регулярно украдкой бросал взоры на Сильвию, наслаждаясь ее идеальным профилем.
Прошло полчаса от первых аккордов. Теперь на сцене стояла героиня, начиналась ее ария «Как странно, как странно…». «Ужели это сердце любовь узнало?» — пела Виолетта, имея в виду, что, невзирая на ее многочисленные любовные похождения, Альфред был ее первой настоящей любовью.
Каллас была в ударе и всей своей уникальной силой перевоплощения передавала страсть героини. Сильвия на мгновение повернулась ко мне, желая разделить охвативший ее восторг, а я подумал, было ли у нее в жизни подобное чувство. И если да — то к кому.
Первый акт подошел к концу, и под гром аплодисментов опустился занавес. В ложе появился еще один лакей с новой бутылкой шампанского и с канапе на подносе. Будучи в гостях, я счел необходимым внести свою лепту, хотя бы интеллектуальную. И сделал довольно нудное замечание:
— Ты обратила внимание, что на протяжении всего акта в музыке не было ни единой паузы? Ни одного речитатива — ни даже арии вплоть до самой «Как странно…».
— Да? А я даже не заметила…
— В том-то и фокус! Верди был дьявольски хитроумен.
— Как и мой сегодняшний спутник.
Свет снова погас, и на сцене начала разворачиваться трагедия.
Через несколько минут, под громоподобный рев духовых Виолетта поняла, что обречена: «Ах, гибну, как роза, от бури дыханья…» И наконец Каллас упала без чувств, чтобы ожить лишь на мгновение, взять невероятно высокое си-бемоль — и умереть от этого финального усилия.
Публика была так захвачена происходящим, что боялась разрушить чары высокого искусства. Постепенно разрозненные всплески аплодисментов слились в гром восторженных рукоплесканий, а я вдруг ощутил в своей ладони руку Сильвии. Я посмотрел на нее. Она была в слезах.
— Прости меня, Мэтью. Это так глупо…
Момент был трогательный, а извинения — излишними. У меня самого глаза были на мокром месте.
