Татьяна Ковалева - С тобой навсегда
Прежде, когда я не понимала этих тонкостей и не придавала им значения, во всех списках и журналах и в некоторых документах проходила как Игумнова-Штерн (вторая часть родового имени — как дань уважения и признательности маме). Впоследствии я стала просто Игумновой и о происхождении своем молчу, удовольствуясь скромным местом на яблоневой ветви. И я благодарна дедушке за то, что в свое время он подсказал мне: во всем до конца оставаться русской. Другое дело — что не всегда это удается. Временами мое немецкое так и лезет из меня, — если быть честной с самой собой, — но это бывает в самые трудные моменты жизни, когда кажется, что все рушится вокруг, когда опускаются руки, когда хочется бросить все и куда-нибудь уехать, например, на одну из своих исторических родин — в Германию. Тогда я прячусь от всех, я уединяюсь, как уединилась сейчас на набережной Невы, и жалею себя, и проливаю над собой слезы, и вспоминаю благословенные дни, когда я, совсем юная, была озарена, как солнышком, любовью…
Перлы и булыжники
Воспоминания о хорошем делают меня сильнее…
Мы с Сережей учились в параллельных группах — по одному расписанию. И обратили внимание друг на друга с первого курса. Но как-то так получилось, что не сблизились, не сдружились с самого начала: вокруг него все крутились какие-то девочки, мне дарили цветы совсем другие мальчики, свободное время проводили в разных компаниях, на лекциях мы сидели в разных концах аудитории. Хотя всегда поглядывали друг на друга с интересом и, пожалуй, думали друг о друге больше, нежели о ком-либо другом. Он жил в общежитии, я — в квартире у дяди Лео. И пути наши пересекались только на занятиях в институте или в клиниках.
Лишь после третьего курса на сельхозработах мы подружились: ассистентка поставила нас двоих на рядок картофеля, а потом Сережа пригласил меня в деревенский клуб на танцы. С этих пор мы редко расставались.
Также и в городе — после сельхозработ — мы были неразлучны. Мы обошли все кинотеатры и выставки, посетили вдвоем всех знакомых, выезжали на пикники. Я побывала у Сережи в общежитии, а потом пригласила к себе, то есть к дяде Лео. Я познакомила их. Дядя Лео одобрил мой выбор. А поскольку дядя был для меня непререкаемый авторитет, я была без ума от счастья.
Мы с Сережей как бы сошли с ума: ночью купались в маленьком озерце посреди парка культуры и отдыха, а потом по аллеям он носил меня на руках и целовал, целовал… Будто в пропасть, мы с ним бросились в любовь — и это после трех лет приглядывания друг к другу. Господи, что мы с ним вытворяли — безумные!.. В том же парке в глухую полночь мы поднимались с Сережей по фермам или спицам (как там они называются?) на колесо обозрения — в самую верхнюю «корзину» — и там, на высоте птичьего полета, болтали о том о сем. Взрослые люди, почти уж готовые врачи! И ничего… Этот и подобные поступки не представлялись нам из ряда вон выходящими. Мы просто не думали об этом, мы были слишком заняты друг другом. Мне кажется, если бы нам в те дни взбрело в голову забраться на телевышку, мы забрались бы и на нее. А сейчас при воспоминаниях об этих «подвигах» меня в дрожь бросает. Я как подумаю, что, может быть, когда-то и у меня будут дети, быть может, они также будут вытворять что-то подобное, — сердце мое едва не останавливается.
Ах, как мы любили друг друга! Я ночами плакала в подушку от любви, от счастья. По утрам я торопилась в институт не за знаниями, как все нормальные люди, а на встречу с любимым.
Теперь мы на лекциях сидели рядышком, как голубки, и весь поток оглядывался на нас; кто-то глядел с удивлением, кто-то с восхищением, кто-то чуточку с завистью, а кто-то с иронической улыбочкой. Никто не оставался к нам равнодушен, мы были в центре внимания. Я была принцесса, а он — мой принц. Ах, что за время! Самая прекрасная пора в моей жизни! Но как же она оказалась мимолетна…
Опять взвизгивают за спиной тормоза. И я вздрагиваю. Слышу, как открывается дверца.
«Неужели все-таки Кандидат?»
— Дэвушка! Почему скучаешь, а? Поехали с нами. А?
Я оглядываюсь: грузин или армянин, седые виски, впалые синие щеки, нос — сливой. В машине еще кто-то. Снимают по городу девиц.
Иду вдоль гранитного парапета. Машина трогается, медленно катит за мной.
— Дэвушка! Красавица! Не пожалеешь. В шампанском купать будем…
«Этого мне еще не хватало! Привязались…»
Я прибиваюсь к группе каких-то туристов и не отстаю от них до тех пор, пока машина с «озабоченными» кавказцами не скрывается из поля зрения.
Но не легко опять вернуться в состояние душевного равновесия. Разве что успокоит плеск реки.
Почему так получается в жизни? Кто делает прекрасное мимолетным, а тягостное — бесконечным? Кто бросает перлы и булыжники на весы, кто так несправедливо выравнивает чаши?
В ранней юности я ступала по жемчугу, я купалась в сиянии его, а теперь, обдирая колени и локти, я ползу по булыжникам и готова уже проклинать свою судьбу. Да почему готова? Уже и проклинаю… Быстро жемчуг отсиял — в один проклятый черный день мне на голову вдруг обрушились булыжники.
Зачем я задержала тогда Сережу у себя?
Он проводил меня после кино. Я открыла дверь своим ключом, не желая тревожить семью дяди Лео. И затянула Сережу к себе в комнату. Не надолго — минут на десять. Для двух-трех невинных поцелуев. Угостила его кофе, и мы попрощались. Мы прощались до завтра, а вышло — навсегда.
Когда он возвращался от меня, было уже поздно. На проспекте Нуркена Абдирова он вступился за девушку и парня, к которым приставали хулиганы. И Сережу ударили ножом. Хулиганы эти, пьяные выродки, конечно же, убежали. Парень с девушкой вызвали «Скорую» и милицию.
Сережа лежал на асфальте и истекал кровью…
А я в это время спокойно спала. Как корова. Хоть бы какое-нибудь предчувствие шевельнулось во мне. Нет. Лишь на следующий день, на занятиях я узнала, что Сережу госпитализировали ночью в «хирургию» в крайне тяжелом состоянии. Операция длилась всю ночь. А я спала спокойно, мне снились какие-то безмятежные сны.
Он умер вечером на второй день после ранения так и не придя ни разу в сознание. А меня к нему, умирающему, даже не пустили — меня, почти врача. Кто-то «благоразумно» распорядился. Я была уверена, что одним своим присутствием помогу Сереже, он почувствует, что я пришла, что я рядом, он покрепче ухватится за жизнь… Я надевала свой халат, я пыталась пробиться, я была в полуобморочном состоянии; со мной, кажется, случилась истерика у дверей реанимации. Но две дюжие санитарки стояли стеной. Дядя Лео успокаивал меня, крепко обхватив руками, потом появились родители; оказывается, дядя Лео вызвал их. На родителях моих не было лица, а уж какое лицо было у меня, я сейчас и представить не могу. Мне кололи транквилизаторы, и я дня три была в полусне, полубреду… Тем временем институт прощался с Сережей. Мне потом рассказала одна из подруг: гроб стоял на постаменте в фойе, Сережа был засыпан цветами, ректор произносил речь…
