Елена Колина - Бедные богатые девочки, или Барышня и хулиган
В сумке у Анны Владимировны всегда лежит английская книжка в глянцевой цветной обложке, такие книги не продаются в ленинградских книжных магазинах. Она живет в другом, очень желанном для Даши мире. Даша хочет попасть в этот мир, поэтому старается изо всех сил, отрабатывает произношение, перед зеркалом засовывает язык между зубами, сводит глаза в одну точку и произносит старательно самый предательский звук – звонко уже получается, а глухо пока не очень.
В новой школе Даша сразу подружилась с Алкой Поповой, невысокой, одного с ней роста, девочкой со стандартно красивой фигурой и небольшим треугольным личиком с мелкими незначительными чертами. Всегда чуть приоткрытые узкие губы, открывающие ровные зубки, и слегка вздернутый нос, сложившись, образовывали хорошенькую настороженную мышку. Оригинальность ее незапоминающемуся личику придавала некая тень татаро-монгольского ига – неожиданно узкие глаза и низко растущие темно-каштановые волосы. В Алке очевидна очень близкая татарская кровь, но она об этом не рассказывает. Или не хочет рассказывать, скрывает, что понятно и неудивительно. Зная, что она еврейка, Даша сама себя тоже формально числит русской.
В конце первого класса только что научившимся писать детям велели заполнить анкету. Милая улыбчивая толстощекая учительница вместе с завучем, тощей теткой в синем кримпленовом костюме и белобрысым начесом, ходили между рядами и объясняли первоклассникам, как отвечать на вопросы. В графе «социальное положение» надо написать «из рабочих» или, если твоя мама, к примеру, врач или инженер, тогда «из служащих». Даша – «из служащих». Она ни за что бы не хотела быть «из рабочих», хотя хорошо запомнила, какие жалкие глаза были у Папы, когда ее не взяли в английскую школу, и как переживала мама из-за того, что «служащие», видимо, похуже, чем «рабочие». Еще была графа, которая называлась «девичья фамилия матери». Маминой длинной фамилией «Гохгелеринт» Даша очень гордилась.
Завуч взяла у Даши листочек, показала учительнице, и они долго над чем-то вместе смеялись, поглядывая на нее. Любимая учительница, к которой Даше всегда хотелось прижаться – такая она была уютная, – вдруг показалась совсем чужой. Что могло быть там, в ее листочке, смешного, она не поняла. Фамилия, конечно же, очень длинная, такой длинной нет ни у кого, но зато какая красивая! На всякий случай Даша понимающе поулыбалась вместе с учителями. Откуда-то она знала, что глаза у нее при этом были такие же жалкие, как у Папы, когда ее не взяли в английскую школу. «У меня сейчас глаза собачьи, – подумала она. – Когда человек чего-то не понимает, ему от этого неловко и обидно. А он при этом еще старается не подавать виду, что расстроен, вот тогда у человека как раз и получается собачье выражение глаз».
Даша убеждена, что русской быть спокойнее, тем более что в новом классе, кроме нее, евреев нет.
Алкину невозмутимость невозможно нарушить. Учится она неважно, на физике, например, Алку вызывают к доске каждый урок и каждый раз ставят двойку. «Не понимаю я электрический ток, не понимаю, и все тут», – спокойно говорит Алка и в очередной раз плывет за своей двойкой, даже не делая попыток хоть что-нибудь ответить.
– У тебя же мама физику преподает, – говорит ей Даша, удивленная безразличием человека, имеющего подряд восемь двоек. – Пусть она тебе объяснит…
В ответ Алка машет рукой – не важно, все это не важно.
Алка живет медленно и плавно, находясь вне временных рамок и обязанностей.
В воскресенье утром она звонит Даше.
– Дашка, ты что делаешь?
– Уроки, а ты?
– И я уроки.
Через два часа Даша звонит сама.
– Алка, пошли гулять, – зовет она. – Я уже все сделала.
– Не могу, – задумчиво тянет Алка. – Я уроки делаю. Уже почти начала.
День проходит. Села, встала, походила по квартире, прилегла, по телефону поболтала. В одиннадцать вечера она звонит Даше, спрашивает, а что вообще-то по русскому задано. Да, и еще по истории, она не записала…
Самолюбивая Даша училась отлично, воспринимая редкие проходящие четверки как трагедию и личный позор. Учиться было легко, и родители к урокам никакого отношения не имели. Только однажды она задала Папе какой-то вопрос, и кончилось все большим скандалом, потому что Папа решил – раз уж такой вышел случай – заодно проверить состояние Дашиного портфеля, ведение дневника и количество отточенных карандашей. Состояние дел его не удовлетворило. Обычно задумчиво-молчаливый, срываясь в фальцет, он кричал на Дашу, называя неряхой и тупицей, потому что она, его дочь, задает идиотские вопросы о том, что каждому дураку известно… Легко было догадаться, что просить помощи больше не стоит, себе дороже…
Алка ни за что не хочет носить очки, хотя видит плохо. Когда ее вызывают к доске, она специально медленно поднимается, а Даша мгновенно строит для нее на парте пирамиду, чтобы близорукая Алка могла прочитать ответ на вопрос учительницы. Внизу портфель, сверху учебник или тетрадка, Даша ей еще пальцем в текст тычет, что именно читать.
На первом уроке Алка всегда дремлет. Старается дремать с открытыми глазами, но иногда у нее не получается.
– Попова, ты что, спишь?!
– Нет-нет, что вы!
– У тебя же глаза закрыты! – возмущается химичка.
– Это я просто так надолго моргнула, – невинно отвечает Алка.
Даша чувствует себя с ней спокойно, как с мамой. Нет нужды, приходя в школу, тревожно проверять, дружит ли она сегодня с Дашей. Безопасные отношения, в которых нет ожидания подвоха и опасения предательства, непривычны для Даши. Она привыкла, что любой секрет или слабость могут быть использованы против тебя. Как на войне.
* * *В старой школе у Даши имелись две подруги. В классе Даша и обе Иры держались особняком. К одиннадцати годам все трое отличались повышенным интересом к взрослой жизни, гордились ранней менструацией и презрительно называли одноклассниц недоразвитыми малявками. Даша училась лучше всех в классе, а одна из Ирок, толстая Ирка Гусева, на литературе и истории у доски гордо и чуть пренебрежительно рассказывала то, чего на уроках не проходили. Издали толстую Ирку принимали за взрослую женщину. У нее была совершенно зрелая теткинская фигура с большой грудью, на которой почти параллельно полу лежал пионерский галстук.
– Ирка, ты, когда посуду моешь, руки над грудью или под грудью держишь? – смеялись подружки.
– У меня неправильный обмен веществ, а большая грудь, между прочим, очень привлекает мужчин, – гордясь своей женской статью, отвечала похожая на пионервожатую-переростка Ира.
Вторая Ирка, Кузнецова, по сравнению с тощенькой кощеистой Дашей и по-женски статной Гусевой выглядела чрезвычайно привлекательно. Светловолосую ладненькую девочку со стройными ножками, высоко открытыми коричневым школьным платьем, мужчины частенько провожали глазами на улице, а уж старшеклассники свистели вслед всегда. Иркин отец ходил в дальние рейсы и привозил ей из своих плаваний одежду невиданной красоты. К тому же все Иркины вещи были не детские, а такие, что при случае их могла бы надеть взрослая женщина: узкие платья, блузки в блестках, черные лакированные туфли. Нельзя сказать, что Даша мечтала о таких блестящих туфельках с перепонками, просто при виде этих туфелек у нее что-то физически происходило в животе.
