Татьяна Дубровина - Обмануть судьбу
— Да я…
Его не стали слушать.
— К выходу, сучок.
— Я вошел, а тут…
— Заткнись.
Руоповец, державший Сергея сзади «двойным нельсоном», сказал напарнику:
— Спроси, где сообщники.
Но тот — краснощекий, кровь с молоком — на это лишь огрызнулся:
— Следователь спросит. Наше дело — схватить. И доставить куда надо.
Тогда державший Сергея рявкнул:
— Шагай, гад.
Грачев замешкался: кинул прощальный взгляд на Катю.
Вот такой он запомнит ее — сидящей в высоком кресле с закрытыми глазами, рыжей и красивой, как всегда.
— Ишь залюбовался, мразь. — Его подтолкнули к выходу. — Какую девчонку замочил… Подонок.
Они вышли на крыльцо обменного пункта. Холодный ноябрьский воздух хлестнул по разгоряченным лицам.
Глухо зарычала служебная овчарка, которую держал на коротком поводке еще один парень в серой форме — ростом под два метра, настоящий великан.
Гигант глядел на Грачева презрительно, сверху вниз, и криво усмехался: видимо, смешным ему казалось, что их вызвали сражаться с таким хиляком. Хотя Сергей не был ни малорослым, ни тщедушным, но с этими, конечно, ни в какое сравнение не шел.
Краснощекий говорил в рацию:
— Двое убитых. Кассу на фиг выгребли. Да. Взяли только одного, остальные успели смыться.
Тон его был обыденным, совсем не взволнованным, как будто речь шла не о страшном преступлении.
Переулок выходил на оживленное Дмитровское шоссе.
Совсем рядом, в нескольких метрах, — «Детский мир». Даже отсюда, с крыльца валютного пункта, было видно, как к магазину тянутся родители с детьми: кончился рабочий день, пришла пора закупок.
Обожгла мысль: Ванечка! Кто теперь заберет его из садика? Ее заглушила другая мысль: а как же я? Что теперь будет со мной?
И вместе с очередным порывом ледяного ветра пришло вдруг решение…
Отец в детстве учил его, как уходить от «двойного нельсона».
Тогда это требовалось для игры, для побед в дворовых схватках. Драться приходилось часто, из-за Катьки тоже. Ее вечно кто-то дразнил, задирал — дети ведь не оставляют в покое рыжих, особенно если те не умеют постоять за себя.
Во дворе, помнится, вечно распевали дурными голосами песню на известный джазовый мотивчик:
Папа рыжий, мама рыжий, рыжий я и сам,Вся семья моя покрыта рыжим волосам,Их ножницами бреют,Их бритвами стригут,А они, проклятые, растут!
А однажды, видимо, под влиянием сего вокального произведения, к Кате подкрались сразу пятеро с ножницами. Она плакала, но вырваться не могла — боялась наткнуться на острие. Так и отчикали ей тогда половину челки.
Ну, Сереже, конечно, приходилось бить таким морды. Это у него получалось неплохо, и недруги исподтишка трусливо выводили на заборе мелом: ГРАЧЕВ + СЕМЕНОВА = любовь до гроба, дураки оба.
Хотя на самом деле Сергей никогда, даже в раннем детстве, не был в Катю влюблен. Они просто дружили. Да если бы и не дружили, он все равно бы ее защищал. Сережка не терпел, когда обижают слабых.
Так уж сложилось у них и так продолжалось всю жизнь. «До гроба», до Катиной смерти. Все-таки было что-то пророческое в тех надписях на заборе.
Ну вот, поскольку Сергей вынужден был сражаться, отец учил его, как это делать лучше: показывал всевозможные подсечки, захваты и уходы от захватов. В том числе — и от «двойного нельсона».
К крыльцу с сиреной подкатила «скорая», выскочили санитары с носилками и доктор.
А из другой машины бежали эксперты уголовного розыска с чемоданчиками и фотоаппаратами.
На один короткий миг все эти люди сбились в кучу возле крыльца. Овчарка на поводке напряглась, заворчала, и врач, отпрянув, крикнул:
— Уберите собаку.
Двухметровый руоповец оттянул пса в сторону, а краснощекий повернул голову в сторону столпотворения.
Этой доли секунды оказалось достаточно.
Сергей резко, как учил отец, упал на оба колена. Оперативник, что держал его сзади, перелетел через его голову и, скатываясь по ступенькам, сшиб своего напарника.
Тот непременно устоял бы — эти парни не теряют равновесия так легко, — но помешали санитары. Они-то не привыкли к кутерьме, их дело — выносить то больных, то покойников. И теперь они испуганно подняли носилки, словно щит, перед грудью, а краснощекий руоповец ткнулся лицом в эту преграду.
Сергей же распрямился, как пружина, и одним звериным прыжком сиганул вперед.
За спиной раздалась короткая очередь — и смолкла.
Глава 5
Маска зверя
«Подстрелят, как зайца. От этих — не уйти. Эти — из-под земли достанут…»
Автоматная очередь была короткой, но в перепуганном сознании Сергея она звучала вновь и вновь.
Наверное, в моменты крайней опасности в человеке пробуждается что-то древнее. Нюх, скорость, ловкость, смекалка. Все то, из чего складывается инстинкт самосохранения.
В такие минуты с человеком часто происходит то, что психологи называют инсайтом: короткая вспышка — и найден выход из безнадежной ситуации.
Озарило: «Детский мир»! Там толпа, там дети, там стрелять не станут.
Лишь бы добраться, лишь бы успеть, тут совсем рядом. Рвани, Сергей!
Ничего не подозревавшие прохожие сновали взад-вперед со своими тяжелыми сумками. Через дорогу — рынок, кругом гастрономы. Люди отоваривались после рабочего дня, и невдомек им было, что в соседнем переулке только что оборвались чьи-то жизни. И что парень, стремительно выскочивший из-за угла, подозревается в ограблении и двойном убийстве.
Они только недовольно шарахались в стороны, когда он пробегал мимо, даже не приглядываясь к нему.
А если б кому-то и вздумалось приглядеться — ничего особенного в глаза бы не бросилось.
Парень как парень. Ну шатен. Довольно высокий, примерно метр восемьдесят пять. Из особых примет — разве что усы… Да мало ли их таких, усатых.
А руоповцы с собакой уже неслись по его следу.
— Разойдись, опасно! — кричали они, и народ испуганно освобождал им путь.
Грачев не останавливался, и теперь уже прохожие провожали его внимательными, недобрыми взглядами. И, наверное, его темные усы уже казались им зловещими.
Но вот и высветились огромные стекла «Детского мира». Сколько раз они заходили сюда с Катей и Ванечкой.
Ванечка! Как же Ванечка?
Но надо было сейчас думать о спасении собственной жизни, и Грачев нырнул в сутолоку магазина.
Коляски, игрушки, пинетки, пеленки…
Все мелькало, все смешивалось. Продавцы, покупатели, взрослые, дети… Не больно-то здесь разбежишься. Успеть бы протиснуться.
