Ошибки прошлого - Рина Рид
– Эй, куда мы?
– Твоя мама в больнице. – Он повернул ко мне голову.
Всего четыре слова. Столькими же ограничился Диггинс, когда говорил со мной про наказание. Он знал.
– Я-я…
Но сказать было нечего. Никакие слова не смогли бы описать то, что я чувствовала в этот момент. Хотелось, чтобы всё это было моим сном, пусть даже я бы уснула на неудобной скамейке в полицейском участке.
Машина вдруг стала ехать очень медленно, хотя спидометр всё ещё показывал двадцать пять миль в час. Хотелось выпрыгнуть из неё прямо сейчас, на ходу, и побежать в больницу со всех ног. Как будто я могла помочь её вылечить…
– Что с ней? Она… поправится?
– Они не знают.
В окне мелькали одинаковые дома с идеальными газонами. Они мешали понять, как далеко от больницы мы находимся, и я вдруг возненавидела их за то, как безмятежно они выглядят. Злость закипела во мне. Захотелось высунуться из окна и прокричать что-то обидное им вслед. Например, то, что если однажды кто-то выкопает на этом газоне ямку, то они уже не смогут быть такими же идеальными. И что им тогда останется? Правильно, медленно разрушать себя изнутри.
На электронных часах в коридоре больницы было 08:49, когда я забежала внутрь. Отец бесшумно проследовал за мной. У стойки регистрации он остановился и спросил:
– Бриджит Эванс, палата 251.
Я впервые слышала такой голос: бесцветный и хриплый, словно звучащий из уст бестелесного духа. Когда медсестра за стойкой подняла на отца взгляд, я уже знала: Бриджит Эванс больше нет.
Я побежала по коридору в поисках нужной цифры. В палате был только мой брат. Астор стоял возле пустой кровати, склонив голову.
– Астор…
Брат повернулся: в глазах были обида, разочарование, страх. По его щекам безостановочно бежали слёзы, но, когда он бросился в мои объятия, я едва удержала его за плечи.
– Где она?
– Она… Она была… В операционной. – Брат шмыгнул носом.
Астор сжал меня в объятиях. Я услышала тихие всхлипы: мои или брата – сейчас это не имело значения. За его спиной, прямо рядом с маминой кроватью, стоял отец. Трудно было узнать в этом человеке моего отца. Он выглядел как тень самого себя: бледное лицо, тяжёлые веки… Отец едва сдерживал слёзы. И, наконец, сдался. Но во мне бушевала ярость. Я не хотела верить, что всё это происходит на самом деле. Нет, это просто сон! Такого не бывает!
Сорвавшись с места, я выбежала из палаты и столкнулась с врачом.
– Она ведь жива, да? Она должна быть жива! Это просто операция!
Врач положил ладонь мне на плечо. Это был простой жест – обычная человеческая поддержка. Но я едва не захлебнулась собственными слезами, пока он говорил со мной.
– Мисс Эванс, мне очень жаль. Ваша мать долго игнорировала симптомы прогрессирующей болезни. Нам не удалось её спасти.
– Это неправда! Вы лжёте! Она была здорова!
В тот единственный раз, когда мне очень сильно хотелось, чтобы моя ложь звучала уверенно, я не могла обмануть даже себя. Если бы она действительно была здорова…
Вырвавшись из рук врача, я на дрожащих ногах бросилась к другому. Он только что вышел из операционной и теперь раздавал указания испуганным медсёстрам. При виде меня они торопливо натянули маски.
– Где моя мама?! Я хочу её видеть!
Из-за натянутой по самую переносицу маски я видела только глаза доктора, печальные и потухшие. Он сделал шаг назад, отходя от меня. Я увидела, как сзади подходят два медработника в спецкостюмах.
https://redirect.appmetrica.yandex.com/serve/244544550327098266
– Мисс Эванс, мне жаль, но я вынужден изолировать вас и всю вашу семью. Мы обнаружили, что миссис Эванс была больна одним из штаммов Мидуэйского вируса. Теперь мы обязаны следовать протоколу. Вас поместят в карантинную зону.
В голове эхом зазвучало: «Думаю, ты достаточно наказана».
Глава 2
Мат Диларам
Я не запомнила, сколько дней длился наш карантин. Что толку было? И без того не хотелось выходить из комнаты, хотя Стеф и пыталась подбодрить меня: рисовала сердечки под окнами дома и писала милые сообщения. Почти помогло.
Её больше не было. Прошло ровно столько времени карантина, чтобы её запах выветрился из квартиры, хотя я тщательно пыталась его сохранить. Все дни стали похожи один на другой.
В один из таких ничем не примечательных дней отец позвал нас с Астором в гостиную, где мы часто собирались вчетвером, чтобы обсудить школьные будни и родительские исследования. Теперь же я стояла посреди гостиной одна, не зная, куда мне сесть, и не представляя, о чём сейчас мы будем говорить. Хотелось бы, чтобы отец просто отправил мне СМС, и тогда мне бы не пришлось выходить из комнаты и вновь любоваться мамиными любимыми подушками на диване.
Я услышала тяжёлые шаги по лестнице. Это был Астор, он не слишком торопился занять своё место. Последним пришёл отец. По его лицу я не смогла понять, какие чувства он испытывает. Впрочем, такое с ним происходило уже пару недель: он осунулся, появились мешки под глазами, и теперь казалось, что перед нами дряхлый старик, а не успешный мужчина средних лет.
Он застыл у окна и без предисловий начал разговор, не поворачиваясь к нам лицом:
– Мне предложили работу в Нью-Йорке. Мы переезжаем. Для нас уже подготовили дом в Астории.
Вот так просто? Сказал и всё! Выпалил на одном дыхании, словно боялся, что если сделает хотя бы одну паузу, то и сам откажется верить, что всё это правда. Он старался не смотреть на нас, разговаривал, будто бы с оконной рамой. Мы с Астором тоже застыли. Я – в изумлении и даже в отчаянии, а брат… На его лице не отразилось ни разочарование, ни досада. Нет, скорее, ему было безразлично. И что-то внутри меня надломилось от осознания, что мой жизнерадостный и крайне эмоциональный брат не проявляет никакого интереса к собственному будущему.
– Почему? – Я резко подняла голову.
– Мне дадут возможность вернуться к исследованиям. Ваша мама знала, что этого я и хотел…
Пошарив глазами по комнате, я заметила стоящую на столе вазу, которую мама втайне ненавидела. Она считала, что это совершенно неуместный предмет декора, который собирает на себя пыль в комнате. Но эту вазу подарила папина кузина Роуз, которая, хоть и не отличалась хорошим вкусом, но была очаровательной женщиной с неестественно громким смехом. По мнению папы, это делало её подарок подходящей вещью для размещения в гостиной. На самом деле ваза была до ужаса нелепой: с волнистым горлышком и непропорционально широким туловом. Возможно, Роуз забыла сказать, что она сама слепила эту вазу? Это многое бы объяснило, в том числе декор, состоящий из цветов пошлого розового цвета и двух бабочек, которые и сами наверняка жалели, что прекратили быть гусеницами. Мама говорила, что для полной картины этой вазе не хватает только носика.
Эта ваза поглотила моё внимание, пока отец снова не заговорил.
– У меня есть неделя на то, чтобы закончить дела здесь.
В одно движение я преодолела расстояние до столика, схватила вазу за горлышко и швырнула в стену. Но она не разбилась. Только маленький осколок у самого основания полетел на пол.
– Это была любимая ваза твоей матери! – Отец строго взглянул на меня.
– Любимая?! Она ненавидела эту вазу! Она много лет пыталась от неё избавиться и поставить в гараж, но ты каждый раз спрашивал про эту дурацкую вазу, и ей приходилось снова и снова возвращать её на место, чтобы каждый заходящий в этот дом человек знал, что у кого-то здесь точно нет вкуса!
Молча наблюдающий за нами Астор хрюкнул от смеха, и мы с отцом оба повернулись к нему. Брат, взглянув на наши лица, без тени стеснения залился смехом, схватившись за бок. Мы с папой переглянулись. Всматриваясь в его серьёзное лицо, я почувствовала, как внутренняя боль мигрировала из головы, где всё это время обитала, дальше. Она поглотила всё моё тело и добралась до самого сердца, не оставив сомнений, что она останется там навсегда.
Поднимаясь от сердца в лёгкие, а затем в гортань, эта боль спровоцировала звук, вырвавшийся из моего рта: смешок, больше похожий на икоту. Он стал громче, отчетливее, звучнее… Я не смеялась. Захлебывалась собственными мыслями.
– Эй, Эванс, успокойся! – Астор неожиданно подбежал ко мне и положил ладони на плечи.
Усадив меня на диван, брат сходил за водой и предложил мне стакан. Отец за всё это время не сдвинулся с места, равнодушно наблюдая за разворачивающейся картиной. Прекратив всхлипывать, я услышала голос отца:
– Нужно собрать
