Развод и прочие пакости (СИ) - Рябинина Татьяна
- Ну хорошо, - улыбнулась я. – Слушайте.
Глава 6
Дед родился в маленьком селе на окраине Пензенской губернии. По семейной традиции старшего сына в семье обязательно должны были звать Федором, но священник заупрямился. По святцам Алексий, человек Божий, значит, и будет младенец Алексием. До другой церкви ехать было далеко, сильно спорить не стали.
Мать его, Евдокия Кондратьевна, в своей большой семье была младшей – общей любимицей, избалованной красавицей. Чем привлек ее Григорий, угрюмый тридцатилетний вдовец из соседнего села, так и осталось загадкой. Ей не исполнилось и семнадцати, когда она убежала к нему из дома. Влюбленные тайно обвенчались, а от родительского гнева их прикрыла старшая сестра Анна, муж которой служил на железной дороге начальником дистанции.
Когда Алеше стукнуло пять лет, семья переехала в Питер, где уже жила Анна с мужем. Архип быстро поднимался по партийной линии и к середине двадцатых стал не самым последним лицом на Октябрьской железной дороге. Их квартира на Лиговке превратилась своеобразный перевалочный пункт для пензенской родни. Приезжали, останавливались, находили жилье и работу.
Перебираясь в Москву на повышение, Архип добился, чтобы квартира осталась за Григорием, которого он устроил на хорошую должность в железнодорожном управлении. Темные бури тридцатых обошли их семью стороной. Это время Дед потом вспоминал как самые светлые и счастливые годы своей жизни.
Рисовать он начал рано, еще когда жил в селе. На чем попало – на книгах и газетах, на оберточной бумаге и на стенах, за что получал нагоняи от отца. А еще завороженно слушал, как играет на гармошке и дудке сосед. Уже потом, в Питере, Архип, часто приезжавший из Москвы по делам, настоял, чтобы Алешу отдали в школу художеств, причем сразу и на музыку, и на рисование. Он же подарил ему первую скрипку-осьмушку.
Родители надеялись, что сын выберет что-то одно, но тот так и не смог определиться. Уже в девятом классе окончил с отличием оба отделения и получил право поступать после десятого либо в консерваторию, либо в Академию художеств, причем без экзаменов по специальности. У него был целый год, чтобы сделать выбор, но началась война.
Десятый класс окончил в эвакуации – в Караганде. Оттуда же ушел на фронт. Родным рассказывал потом, что служил в войсках химзащиты водителем вошебойной машины.
«А как вы думали, иначе вши всех заели бы. Ездили и по тылам, и на передовую, жарили обмундирование».
Только после его смерти мы узнали, что на самом деле служил он в Смерше. Дошел до Берлина, где и встретил Бабаллу – тогда еще просто Аллочку, хохлушку-хохотушку из-под Чернигова. Ее угнали в Германию в сорок втором, но из лагеря вместе с двумя другими девушками в первый же день отправили на работу в большое сельское хозяйство. Им даже не успели сделать лагерные наколки – и это должно было стать их приговором. Нет номера – значит, добровольно сотрудничали с немцами. Значит, новый лагерь, уже в Сибири. И ничего никому не докажешь. Как Деду удалось ее спасти, об этом он тоже никогда не рассказывал.
Алла вернулась домой летом сорок пятого, уже беременная. Дед служил еще почти год и приехал за ней, когда родилась их старшая дочь Ника – Победа. Официально они расписались только в сорок шестом, но годовщину свадьбы отмечали девятого мая. И отчет своей семейной жизни вели со Дня Победы.
Жилось им ой как нелегко. Консерваторией и Академией художеств Дед пожертвовал ради семьи, в которой скоро родилась еще одна дочь, Надежда. Жену и детей надо было кормить. Поступил на вечернее отделение железнодорожного техникума, работал на строительстве метро. Потом – Военмех, который окончил с отличием.
Как ему удалось попасть туда, имея жену с такой анкетой? Помог все тот же Архип, теперь уже один из замов министра путей сообщения. Однако карьеру неудобная женитьба закрыла Деду навсегда. До самой пенсии он проработал в суперсекретном «НИИ радиосвязи», где разрабатывали электронную начинку для баллистических ракет. Авторскими свидетельствами об изобретениях оклеивал изнутри будку туалета на даче, однако выше замначальника отдела не поднялся.
«Скажите спасибо, Алексей Григорьевич, что вы вообще здесь работаете».
Столько талантов, сколько было дано ему, хватило бы на десяток человек. Он играл не только на скрипке, но и на пианино, аккордеоне и гитаре. Не только рисовал, но и лепил, резал по дереву. Знал три языка, великолепно танцевал, писал стихи, фотографировал. Ну а в технике тем более был царь и бог. На даче все, до последней мелочи, было сделано его руками. В любой области он мог подняться очень высоко, но… семья для него всегда стояла на первом месте.
Бабалла сидела с детьми. Окончила вечернюю школу, однако институты для нее были закрыты. Сначала устраивалась на работу туда, где не требовалось заполнять подробную анкету, потом Дед сказал: хватит, занимайся домом. Он обожал ее, носил на руках, буквально сдувал пылинки. Когда болела, сходил с ума, искал лучших врачей, добывал дефицитные лекарства. Она была женщиной сложной. Из тех, кто больше берет, чем отдает. Но тут у них вышла полная гармония, потому что Деду как раз необходимо было отдавать. Вся его жизнь была для кого-то, но не для себя.
Дед мечтал о большой семье – много детей, много внуков, но не сложилось. Самая младшая дочь Вера умерла в трехлетнем возрасте, у Надежды не было детей, у старшей, Ники, моей бабушки, родился только один сын, а у того – одна дочь, я. С Дедом мы стали самыми лучшими друзьями. Меня часто оставляли у них с Бабаллой, и дома, и на даче. Он гулял со мной, пел песни, рисовал сказочных зверей и принцесс, играл на скрипке. И как же был счастлив, когда я поступила в подготовительный класс музыкальной школы.
«Когда я вырасту, ты подаришь мне Лоренцо?» - спрашивала я, осторожно обводя пальцем эфы* скрипки Сториони.
«Конечно, Ирушка, - улыбался он. – Лоренцо тебя ждет. Когда-нибудь ты сыграешь на нем свой большой сольный концерт. А когда меня не станет, он будет напоминать тебе обо мне».
«Не говори так, Дед! – сердилась я. – Ты должен жить вечно!»
«Хорошо, милая, - он гладил меня по голове и целовал в макушку. – Я постараюсь».
----------------------
*два резонаторных отверстия на верхней деке струнных смычковых музыкальных инструментов, имеющие форму строчной латинской буквы f
В ЧЕСТЬ ДНЯ КНИГОЛЮБА 9, 10 И 11 АВГУСТА НА ВСЕ МОИ КНИГИ ДЕЙСТВУЕТ СКИДКА 20%:
https:// /ru/anna-zhillo-u1049199
И ЗДЕСЬ:
https:// /ru/tatyana-ryabinina-u490841
Глава 7
- Лоренцо? – переспросил Громов. – Почему Лоренцо? Это та скрипка, на которой вы играете?
- Не совсем. На концертах играю на скрипке Балестриери. Она не моя, мне ее один музыкальный фонд доверил во временное пользование. А дома и на репетициях – да, на Лоренцо. Это мастер – Лоренцо Сториони. Но не только.
Прозвучало с капелькой снисхождения: мол, что вы, черепахи, понимаете в наших скрипичных делах! Черепахами мы звали виолончелистов в музыкалке, потому что они таскают здоровенный футляр с инструментом на спине. Хотя я точно так же слабо понимала в виолончельных делах. Но это было такое… узко корпоративное и неистребимое.
- То есть Балестриери – это ценная скрипка, а Сториони нет?
- Ну как сказать. По последнему каталогу Фукса цены на Сториони до семисот тысяч евро. В общем, не намного меньше, чем на Балестриери.
- Ого! – присвистнул Громов. – А самые дорогие? Гварнери? Или Страдивари?
- Страдивари. Их в этих каталогах даже нет. Самая дорогая, «Мессия», стоит двадцать миллионов долларов.
- Круто. Хотя виолончель «Дюпор» примерно столько же стоит. Тоже Страдивари. Когда-то на ней играл Ростропович*, и он называл ее своей любовницей. Ну ладно, не будем письками мериться, у кого круче. Лучше про Лоренцо расскажите. Как она попала к вашему дедушке?
