Клятва, которую мы даем - Монти Джей
— Прости, ты, наверное, занят…
— Я имел в виду каждое слово, — выпаливает он, прерывая мое стремление положить трубку.
Я прислоняюсь головой к стене дома и смотрю на звезды, гадая, где бы он ни был, он может заметить, насколько тусклым стало обычно яркое небо, или это лишь побочный эффект того, что со мной произошло.
В нашем разговоре воцаряется тишина, и все звуки на его стороне телефона затихают, когда в моем ухе раздается щелчок открываемой двери. Там, где он сейчас находится, тихо. Это заставляет меня задуматься, что он делает, способен ли он продолжать жить после всего, что случилось, или я, единственная, блядь, кто все еще застряла.
Он нарушает тишину голосом, похожим на гравий.
— Зачем ты позвонила?
Я бы рассмеялась, если бы могла. Такой же вопрос я бы задала, если бы девушка, которую я почти не знаю, позвонила мне в час ночи. Серьезно, зачем я ему позвонила? Кто он вообще такой для меня?
— Я…
— Не лги, — перебивает он. Не жестоко, не требовательно. Наоборот, это похоже на суровую правду, как будто он знал, о чем я думала, прежде чем я заговорила. — Я просто голос в телефоне. Не думай обо мне как о человеке. Только голос, только ухо.
Он ничего мне не должен. Ни унции доброты, ни секунды больше на этот нелепый телефонный звонок, но он все равно здесь. И это нежное добродушие что-то во мне ломает.
У меня никого нет.
Меня окружают люди и добрые пожелания, но я совершенно одинока со своими мыслями. Мне не с кем поговорить о переживаниях, которые преследуют мои сны и медленно подпитывают их.
Никто не понимает ни страха, ни стыда. То, что эти чувства не ушли просто так, когда меня спасли, что они существуют прямо на поверхности моей кожи. Тем не менее, никто не заботится о том, чтобы снять первый слой, все они слишком боятся того, насколько темной будет моя кровь, которая прольется на них.
Все они хотят знать об ужасах, произошедших в подвале. Новостные каналы хотят получить эксклюзив, газеты — прямые цитаты, чтобы подпитать человеческое любопытство, но никого не волнуют последствия того, что это сделало со мной.
Я всего лишь заголовок для Пондероза Спрингс. Трофей для моих родителей.
— У меня больше никого нет… — я проглатываю комок правды в горле. — Мне кажется, никто не понимает, что со мной происходит.
— Они не могут видеть демонов, да?
Я качаю головой, мои слова вырываются с трудом, пока я пытаюсь ответить.
— Нет.
Никто не видит ничего из этого. Как в одну минуту я чувствую себя сильной, а в следующую — ломаюсь. Как я ненавижу себя за то, что произошло, и чувство вины за свою слабость гложет меня. Это позор, которого я никому не пожелаю.
— Сегодня годовщина моего похищения.
Он позволяет молчанию затянуться, ничего не говоря. Я знаю, что это потому, что он хочет дать мне пространство, возможность набраться храбрости, чтобы я могла продолжать говорить. Наконец-то произнести вслух слова, которые я похоронила вместе с прежней Коралиной.
Восемь месяцев свободы, восемь месяцев заточения в новой тюрьме, и в этот раз я — надзиратель. Я никому об этом не рассказывала, ни полиции, ни психотерапевту, ни своей семье. Этот склеп внутри меня, и я говорю себе, что если буду держать его под замком, то в конце концов оно исчезнет.
Но он не человек, с которым я разговариваю.
Он просто голос.
— Я уходила с вечеринки, — я плотно закрываю глаза, надеясь, что когда я их открою, то снова окажусь в той ночи и не выйду из дома. — Это была первая вечеринка в колледже, на которую я пошла. Первая из многих.
Беззлобный смешок вырывается у меня изо рта, когда я вспоминаю текилу, которую мы с друзьями выпили.
— Ничего плохого не случается, когда ты только начинаешь жить, верно? Ни с богатыми, ни со мной. Никогда со мной.
Некоторые моменты той ночи я помню отчетливо. Громкая музыка, все люди, которых я знала и которых не знала. Рюмки текилы и то, как сильно у меня болел живот от смеха.
Я обнимала свою лучшую школьную подругу, девушку, которая теперь мне совсем незнакома, и кричала: Это лучшая ночь в моей жизни!
— Друг должен был отвезти меня обратно, но он напился и завалился на диван. Я не хотела ночевать в каком-то случайном месте, поэтому решила просто вернуться в кампус пешком. Путь был всего в несколько миль, не больше. Я даже не помню, как ушла с вечеринки. Это большая черная дыра в моем сознании. Но я…
Я подтягиваю колени к груди, опускаю лоб на колени и позволяю своему телу почувствовать боль от слез, когда прижимаю телефон к уху. Позволяю себе вспоминать, плакать и причинять боль свободно, без посторонних глаз.
Только голос на другом конце, который услышит меня. Чтобы судить меня.
— Когда я очнулась, то была голая, и мне было холодно. Они поливали меня из шланга и осматривали. Я до сих пор чувствую их руки по ночам, вижу вспышку фотоаппарата на своей коже, когда они вслух говорили о моем теле. За сколько они могут меня продать. Я даже не знаю, пыталась ли кричать, потому что от наркотиков у меня все расплывалось перед глазами. Они держали меня под таким гребаным кайфом, что к тому времени, как Стив… — я прикусываю язык, да так сильно, что металлический привкус крови заполняет мой рот. От его имени меня тошнит. — Я пережила ломку в первые несколько недель, проведенных в том подвале. Одна. Меня тошнило, и у меня были безумные мышечные спазмы. Это была душевная агония, и это было только начало. Лучше бы я умерла в том подвале, — рыдания срывают мой голос, и я плачу тяжелыми всхлипами в динамик телефона голосу, который мне ничего не должен. — Я хочу вернуться и умереть там. Он забрал у меня так много — почему бы просто было не забрать все? Зачем оставлять меня такой опустошенной!
Я кричу эти слова в потемневшее небо, умоляя дать ответ, который никогда не получу. Каждый день я задаю себе миллион вопросов, и ни разу не смогла найти на них ответа.
Почему я была так слаба? Почему я? Почему я любила его так сильно, что до сих пор чувствую, как угольки любви обжигают мои вены? Как он мог так сильно контролировать меня?
Мои крики прерывает
