Тобой расцвеченная жизнь (СИ) - Бергер Евгения Александровна
— Когда вы готовы приступить?
— А... что... извините, я задумалась, — смущенно лепечу я, понимая, что снова глубоко погрузилась в собственные мысли. — Когда я могу приступить? — переспрашиваю я.
— Да, именно об этом я и спрашивал, — недовольно кидает мой возможный работодатель.
Я несколько ошеломлена: он даже не поинтересовался, есть ли у меня опыт работы, а я тут такую речь напридумывала, такое готова была наворотить... Зря, получается.
— Да прямо сегодня, если придется... Просто я не думала, что...
Патрик вздыхает, и плечи его опускаются чуточку ниже.
— Прежняя сиделка ушла вчера утром, — признается он мне нехотя, — впрочем, думаю, уже весь город знает о мамином несносном поведении, так что особо скрывать тут нечего... И если вы готовы попробовать, то предупреждаю сразу: берегитесь летающих тарелок, — он невесело мне улыбается, — мама некогда была чемпионкой города по игре в регби и метать тарелки у нее выходит лучше всего. Надеюсь, вы продержитесь хотя бы до вечера, — констатирует он напоследок, а потом машет рукой и молча выходит за дверь.
И это было все собеседование?! Я остаюсь стоять посреди коридора в немом изумлении. Он даже с матерью меня не познакомил... Просто взял и ушел.
В этот момент дверь снова открывается, и Патрик со смущенной полуулыбкой произносит:
— Наверное, стоило познакомить вас с мамой... Извините, я в последнее время сам не свой, столько всего навалилось... Пойдемте.
И он ведет меня в комнату матери, специально оборудованную для нее на первом этаже: та лежит в постели, укрытая бледно-розовым покрывалом с мелкими розочками — сочетание (или несочетание) этих нежных розочек и суровой женщины под ними чрезвычайно забавляет меня. Хотя в целом веселого в ее перекошенном инсультом лице мало... У меня невольно проскальзывает неприятная мысль о скалящемся на меня диком звере... «И заботу об ЭТОМ ты хочешь взвалить на свои юные плечи?», припоминаю я ее давние слова. А теперь Патрику приходится заботится о ней.
— Мама, это твоя новая сиделка, — обращается он к матери, как мне кажется с опаской. — Ее зовут Ева, и она будет присматривать за тобой. Пожалуйста, веди себя хорошо, — добавляет он, склоняясь ниже к ее лицу. Так обычно увещевают маленьких детей...
Та молча зыркает своими живыми, выразительными глазами: похоже, утратив способность к языковой речи, старушка неплохо приспособилась изъясняться иным способом. И я почти слышу, как они, эти говорящие глаза, презрительно сообщают мне о том, что думают о своей очередной девушке на побегушках... Думаю, Патрик тоже научился неплохо их понимать, поскольку не без раздражения произносит:
— Если от нас сбежит еще одна девушка, тебе придется управляться с ложкой и... с туалетом самой. Подумай об этом!
Фрау Штайн зыркает на сына очередным уничижающим взглядом.
— Три раза в неделю приходит эрготерапевт и занимается с мамой примерно по два часа, — обращается Патрик ко мне. — На это время вы можете быть свободны... Я все вам расскажу, если, — и замолкает. «Если не сбежите сегодня же вечером», должно быть, хотел сказать он, но вовремя остановился.
— … Если мы с фрау Штайн найдем общий язык, — дипломатично заканчиваю я вместо него, и Патрик смущенно улыбается. — Впрочем, я уверена, что именно так и будет... Вам не стоит волноваться на этот счет, не так ли, фрау Штайн?
Женщина в постели смотрит на меня более, чем недружелюбно: думаю, моя уверенность в собственных силах вызывает у нее скрытую насмешку, мол, мы еще посмотрим кто кого. Но я отчего-то чувствую в себе силы сломить это ее по-детски нелепое, вздорное сопротивление... Неужели она не понимает, что своими капризами лишь усложняет жизнь собственному ребенку?
— Значит, я могу на вас положиться? — с опаской интересуется Патрик, ретируясь в сторону двери. — Уверены, что справитесь?
— Абсолютно уверена. Идите и ни о чем не волнуйтесь...
— В таком случае увидимся вечером, — поспешно кидает мужчина, а потом выскакивает за дверь. Выскакивает так поспешно, словно находится в одной клетке с опасным хищником... И теперь я остаюсь с этим «хищником» один на один!
И тут же получаю чем-то тяжелым по голове... Вижу мельтешение розовых звездочек перед глазами и прикладываю руку ко лбу — на полу двоится и множится очертание стеклянного стакана. Вот ведь старая ведьма, в сердцах стону я, оборачиваясь к ней с приторной полуулыбкой...
— Мне говорили, вы только тарелками умело управляетесь, — обращаюсь я вздорной старушке, — а, выходит, вы усовершенствовали свою технику. Похвально, ничего не скажешь! — Потом подхожу к планшету, прикрепленному к стене, и читаю расписание своей новой подопечной (одним глазом кошусь на ее левую руку, которой она так умело запустила в меня стаканом): — Итак, — произношу я задумчиво, — у вас по расписание подъем, правильно? Это, значит, мне следует взбить вам подушки, помочь принять сидячее положение, помочь умыться... а у меня теперь, знаете ли, в глазах двоится, боюсь, я не смогу хорошо управиться с таким разнообразием дел... Придется вам попотеть под своим розовым одеяльцем еще с часок, фрау Штайн. Мне теперь прилечь надо и привести себя в норму, так сказать... Зря вы в меня стаканом запустили, не по-человечески это как-то, не по-людски. Что, вы что-то сказали? Ах да, — как бы спохватываюсь я, — вы ведь больше не умеете говорить... В городе считают, что это никак божье наказание за все ваши недобрые дела. Вам никто не сочувствует, ужасно, правда?
В голове, действительно, что-то потренкивает и потому, боюсь, моя тирада выходит более желчной, чем я на то рассчитывала. Я жалею о сказанных словах прежде, чем покидаю комнату своей подопечной, но слово — не воробей: вылетело — не воротишь, и я молча выхожу из комнаты. Вот тебе и сиделка! Решила поизмываться над несчастным человеком...
Делаю несколько ознакомительных кругов по первому этажу, отмечая, помимо воли, неплохой вкус хозяйки дома: все подобрано строго, но со вкусом... разве что несколько запущено за время ее болезни, но в целом мне нравятся цветочные композиции на стенах и газовые, хорошо пропускающие солнечный свет занавески на окнах, а еще мне нравятся фотографии Патрика на комоде в гостиной: я рассматриваю их с голодным любопытством не менее получаса. Почти на всех ему не больше двадцати пяти, и выглядит он на них счастливым... Не таким, как сейчас.
Мне нравится его улыбка...
Всегда нравилась.
Где-то в городе проносится полицейская машина с мигалками, и ее визгливые завывания возвращают меня к реальности: иду на кухню и осматриваюсь вокруг. На кухонном столе меня дожидается завтрак, которым следовало бы уже накормить мою подопечную, но я понятия не имею, как к ней теперь подступиться... Смотрю на свое отражение в зеркале и изображаю злодейский хохот:
— Теперь ты полностью в моей власти! — обращаюсь я к своему отражению, подразумевая, конечно же, диалог с фрау Штайн. — А ведь когда-то все было с точностью да наоборот... Вот как быстро все меняется в этой жизни.
Замечаю на полу у холодильника стопку старой рекламы вперемежку с местными газетами месячной давности — выуживаю пару номеров и сажусь просматривать их...
В доме что-то со всей силы бухается на пол — неужели старая вредина свалилась с кровати, проносится в голове ужасающая меня мысль? Только не это. Подхватываю со стола поднос с едой и тороплюсь в сторону спальни, замирая на секунду у порога, чтобы придать лицу выражение соответствующей невозмутимости.
— Вот я наконец-то и пришла в себя, — провозглашаю я, распахивая дверь комнаты. Фрау Штайн по-прежнему лежит в кровати, и я незаметно для нее выдыхаю, заметив на полу опрокинутый стул, но до его злоключений мне нет никакого дела. — Могу теперь и вам подсобить с утренними процедурами. — С этими словами я подхожу и откидываю край розового покрывала, потом подхватываю испепеляющую меня взглядом старушку под мышки и подтягиваю ее в сидячее положение. Она клацает зубами у самого моего уха, и я едва успеваю отпрянуть...
