Безжалостные обещания - М. Джеймс
— Ты знаешь, что я не могу сказать тебе этого, Лука. — Отец Донахью поднимает руки, качает головой и делает шаг назад. — Печать исповедальни…
— Мне наплевать на исповедь. — Мои губы сжимаются, превращаясь в плотную линию, а рука так и чешется достать пистолет. Но даже я бы не стал стрелять в священника. У меня нет особой надежды на рай, но я бы предпочел, чтобы в моем конкретном круге ада было не слишком тепло.
Тем не менее, искушение существует.
— Лука, я не могу тебе сказать. Я не буду. — Твердо говорит священник. — Ты можешь делать все, что тебе заблагорассудится, но я серьезно отношусь к своим клятвам и святости этого места, в котором ты находишься. Эта церковь, святилище, и София пришла ко мне именно за этим. Я не нарушу эту уверенность.
— Убежище от кого именно?
Отец Донахью бросает на меня печальный взгляд, и я вижу разочарование, написанное на его лице. Разочарование во мне. Честно говоря, это ранит сильнее, чем следовало бы. Есть определенная низость, которой ты должен достичь, чтобы разочаровать священника, который побрызгал тебе водой на лоб, пока ты вопил достаточно громко, чтобы заполнить всю церковь, который положил тебе на язык облатку для первого причастия, услышал, как ты произнес имя своего святого, принял твою первую исповедь. Священник, который слышал, как ты бормотал о своих подростковых недостатках с другой стороны экрана, признаваясь в сиськах, которые ты ласкал, и в тех, которые ты не ласкал, но хотел, в конфетах, которые ты украл, хотя тебе это было не нужно, и во лжи, которую ты сказал своим родителям. Эти признания всегда приходилось вытягивать из меня. Даже в детстве я был Лукой Романо, которого воспитывали, чтобы он кем-то стал. Воспитанный, чтобы быть богатым, могущественным, чтобы ему никогда не говорили "нет".
По правде говоря, я думаю, что человек, стоящий передо мной, единственный, кто когда-либо это делал, и единственный, кому это могло сойти с рук. Но это только еще больше выводит меня из себя.
— Мужчина, от которого сбежала София, это не тот мужчина, которым являешься ты, Лука. — Отец Донахью опускается на скамью, его руки слегка дрожат из-за травм. — Я верю в это. И я сказал ей то же самое. Но она пришла ко мне за помощью, и я обещал ее отцу…
— Ее отец выжал из-за нее кучу гребаных обещаний, — рычу я. — Я бы хотел знать, кем был Джованни Ферретти, и как он заставлял всех выполнять его гребаные приказы. Даже меня. Я пытался обезопасить Софию. Я женился на ней, я переспал с ней, я дал ей кров и свою защиту. Я спас ее от Витто, рискуя собой. И все же она все равно убежала от меня.
— И почему же, Лука? — Лицо отца Донахью бесстрастно, и еще один приступ ярости пробегает по мне, заставляя покраснеть.
— Я дам тебе еще один шанс, отец…
Затем мой телефон подает звуковой сигнал, предупреждая меня о том, что он снова поймал сигнал в браслете Софии. Мой пульс подскакивает к горлу, когда я приближаю мигающую точку, движущуюся по карте, и моя кровь снова стынет в жилах, когда я понимаю, куда ведет эта дорога. Я знаю этот маршрут. Я уже занимался этим раньше. В конце этой дороги есть конспиративная квартира, которую я охранял в прошлом, доставлял туда грузы, и угрожал там людям.
Это одна из конспиративных квартир Росси.
Росси похитил Софию.
Мой пульс гулко отдается в ушах, и я чувствую, как кровь приливает к моему лицу, окрашивая меня в красный цвет, когда я сжимаю кулак.
— Спасибо за все, отец, — выдавливаю я сквозь стиснутые зубы. — Тебе, наверное, следует обратиться в больницу из-за этой травмы. — Я замолкаю, свирепо глядя на него. — И этой.
Я сильно бью священника одним хорошо поставленным замахом, мой кулак попадает ему в челюсть и отбрасывает его назад. Он пытается сесть, но я бью его еще раз, достаточно сильно, чтобы вырубить его, и он без сознания падает на пол. Я встряхиваю рукой, морщась от боли, отдающейся в костяшках пальцев. Мне не следовало этого делать, я знаю это, но я просто ничего не мог с собой поделать. Это было слишком приятно. И, кроме того, я позвоню кому-нибудь, чтобы отвезли его в больницу, когда буду уходить. Прямо перед тем, как я пойду за своей женой.
И убью каждого, кто осмелился подумать, что сможет отнять ее у меня.
СОФИЯ
— Я не собираюсь позволять тебе разрушить все, что я построил.
Голос Росси прорезается сквозь туман боли. Я моргаю, глядя на него, желая задать свои собственные вопросы, но не могу выдавить их из своего хриплого, изорванного горла. Я перестала кричать, как мне кажется, несколько часов назад, когда поняла, что меня никто не слышит.
Никто не придет, чтобы спасти меня.
Никто никогда и не собирался.
Пытка, которую придумал для меня Росси, намного хуже, чем я себе представляла. Я представляла, как он вырывает мне зубы один за другим, срывает ногти, обжигает подошвы моих ног. Такие вещи можно увидеть в гангстерских фильмах. Вместо этого Росси сделал нечто гораздо худшее.
Он велел Рикардо ввести мне какой-то наркотик, что-то такое, от чего мои вены словно горят изнутри. Это затуманило мой мозг, моя кожа кажется опухшей и чувствительной, так что каждое прикосновение причиняет боль. Я чувствую себя так, словно парю на облаке в аду, и могу только представить, что дальше будет только хуже.
Росси задавал мне всевозможные вопросы, на которые у меня нет ответов. Он спросил меня о бизнесе Луки с русскими, о его планах, о том, о чем он говорил с Виктором. О том, собирается ли он воевать с ними или нет. Единственное, что я могла ему сказать, так это то, что в последний раз, когда я видела Луку, он был весь в чужой крови. Это, казалось, понравилось Росси, и он велел Рикардо перестать прикасаться ко мне на минуту. С тех пор как наркотик подействовал, руки Рикардо были на мне каждую секунду, пробегая по моим рукам, груди, животу и бедрам, ничего хуже, пока нет.
